В голове Леоры что-то отчётливо клацнуло, как замок закрылся. Она резко вывернула кисть, вместе со слюной выплюнув заклинание. Серебристый муар щита растянулся в тончайшую плёнку. Ледяные иглы прошли её, обессилили, потеряв напор, бесполезно осыпаясь на землю. А копьё летело.
Мысли почему-то вернулись и сразу о многом. Досада вдруг такая взяла хоть вой: действовать научили, а видеть и, главное, замечать, нет. Заставляли лёгкие на Мучильне выхаркивать, а курс «Обнаружение противника» теорией давали.
Недил увидела дешёвые, сшитые суровой ниткой тетради, исписанный убористым почерком вечной отличницы.
Хотя как его практически-то…
Больно совсем не было, только в грудь толкнуло что-то – не сильно, даже мягко, но навзничь всё равно опрокинуло. И прямо перед лицом оказалось очень прозрачное, высокое-высокое небо. А потом его загородили глаза. Они почему-то были невероятно большими, просто огромными. Но всё равно точь-в-точь как у кухаркиного кота.
Заполошно вопила ворона. Кто-то кричал длинно и протяжно, выводя на одной непрерывающейся ноте: «А-а-а». Визжал ребёнок. Ржали лошади. И брань, брань, брань – трёхэтажная, четырёхэтажная, до самого неба.
– Я видела вчера проповедника, – чётко выговорила Недил, чувствуя, как поднимается над землёй, пёрышком плывёт в холодном воздухе.
А потом всё исчезло, только полёт и остался.
***
Боль накатывала нарастающими волнами: тихая зыбь, рябь, а дальше пошла одна за другой, каждая выше предыдущей, тяжелее, мутнее. Эти волны выносили в почти реальность, где появлялись звуки и даже картинки, порой вполне правдоподобные, но чаще бредовые, бессвязные. Леора бултыхалась в волнах и абсурде, как щенок, до звона пытаясь вспомнить, что нужно делать, чтобы научиться плавать. Не получалось. Стоило вокруг чуть просветлеть и кто-то вливал в неё тошнотворно-сладкое, увесистым кирпичом падающее в сжимающийся желудок, заставляющее тонуть в надоевшей черноте, в которой оставалось только ждать, когда снова появиться зыбь, рябь, волна за волной.
–…можно подумать, ты о телохранителях даже не слышал, – чужой низкий голос гудел надоедливым шмелём, резонировал о слишком мягкие кости черепа, от него смертельно хотелось избавиться, только Недил не помнила, что для этого нужно сделать.
– А где ты телохранителя видишь? – второй голос язвил раздражённой злостью, как жалом, – соплячка, сикуха!
– С твоих же слов эта соплячка сработала вполне профессионально. На кой хрен ты к ней под руку полез? – вступил кто-то третий зудящим комаром. – Хотел широкой грудью защитить?
– А что надо было делать? Отдай она концы, высокие такой хай подняли бы!..
– И поэтому ты решил приблизить её несвоевременную кончину. А заодно составить компанию, – насмешливо жужжал комар. – Про свой страх перед старыми родами рассказывай кому-нибудь другому, я не поверю. Девчонка молодец, сориентировалась и твою башку не подставила.
– Это ты называешь сориентировалась? Вместо того чтобы щит нарастить, растянула, прикрывая каких-то крестьян!
– Давай, поучи бабку детей рожать, – фыркнул комар. – Подумаешь, растянула. Издержки пола и возраста, а с работой она справилась.
– На самом деле, Редиш, девка твою башку спасла.
– Да пошли вы оба! Достали! О своей башке я как-нибудь сам позабочусь!
Что-то грохнуло так, что между висками завибрировало: то ли дверь захлопнули, то ли крышку гроба. И снова темнота навалилась, затягивая вглубь.
– Не волнуйся, – донеслось словно через слой воды, звук слабел с каждым словом. – Он просто психует. Стыд заел вместе с совестью, ну и за девицу переживает…
Снова темнота, потом рябь. И новый просвет.
– Леора, – Алика почти легла на землю, выглядывая из-под зарослей малинника, махала рукой, подзывая. – Скорее, иди сюда. Смотри, что я нашла!
Ладошка и рожица сестрёнки перемазаны красным, кровь текла по пальцам в детских перевязочках, набухала в уголках надутых губ, каплей ползла по подбородку.
– Леора!
Нет, не кровь. Всего лишь малиновый сок.
Бред, Назад, назад, в темноту.
Лампа заботливо прикрыта так, чтобы свет её не слепил. Кажется, кто-то додумался использовать для этого офицерский галстук. Кресло пододвинуто к постели близко. Маркграф, сидящий в нём, упирается носком сапога в раму кровати. На колене пристроена раскрытая книга, но, кажется, Редиш не читает, просто смотрит в страницу.