— Пап, я не знаю! Чего ты заладил все одно и то же! — кричала Дарина, активно жестикулируя руками и кипя от недовольства.
Ирина кожей чувствовала это бурление в крови сестры. Чем-то отец довел ее до ручки…
Семья собиралась к ужину. Снова ожидался приезд Марка, хотя на самом деле все понимали, что он не горит желанием (как и все остальные) здесь находиться. Она сама с тревогой, тихой сиреной завывающей в душе, смотрела в окно. Вот уже неделю приходилось торчать дома и смотреть телевизор, слушать музыку или очередные вереницы сухих, трескающихся от своей прогнившей сути, сплетен.
— Ира, доченька, — отец обнял ее и погладил по волосам. — Ты изменилась, моя хорошая. Будто розочка распускаешься. Или мне кажется?
— Не знаю, — прошептала девушка, первым делом думая об Иване. Он стал тем солнечным лучом, который дал ее расцвету толчок. — Наверное, это осенняя перестройка организма.
— Насчет перестройки, — сказал Анатолий Викторович и повернулся, выискивая глазами Дарину, но той нигде не было. — Твоя сестра собирается лететь в Майами.
— Майами? — улыбнулась Ирина, вспоминая целую гамму приятных впечатлений от пребывания в Штатах.
— Вижу, ты не будешь против слетать с ней.
— Конечно, нет! Классная затея, пап!
— Вот и славно, милая. Скоро ужин.
Он поцеловал ее в лоб и ушел. На губах Ирины радостными бликами заиграла улыбка от мыслей о предстоящей поездке. Ну ничего себе, Дарина хочет взять ее с собой! В душе разлилось невиданное доселе тепло, и, сжав от неожиданного восторга подлокотники кресла, девушка поехала в кухню.
Мать, облаченная в темно-синее бархатное платье в пол, поправляла золотые сережки и придирчиво разглядывала себя в зеркальце. Девушка негромко вздохнула. Иногда она так сильно уставала от этой наигранности и чопорности членов ее семьи, словно они были английской знатью королевских кровей. Эти званые ужины и обеды, платья, украшения. Хотелось однажды очнуться в простой однокомнатной квартирке с котом или собакой (можно и с Собакой, больно понравилась ей та дворняжка), любимым мужчиной…
Раньше помпезность и вычурность были ей по душе, когда она сама играла в этом театре абсурда. А теперь, отойдя на второй план, став трагикомической декорацией, Ирина начала воспринимать все иначе — через призму своей неполноценности. Когда теряешь все, прожитая жизнь кажется фарсом.
— Ну что, Марк опять опаздывает? — произнес отец, садясь во главу стола.
— Не припомню дня, чтобы твой сын пришел вовремя, — брюзжала Оксана Дмитриевна. — Твоя любовница не привила ему чувство пунктуальности и элементарной вежливости. Благо, мои дети воспитаны как следует.
Ирина и Дарина опустили глаза в тарелки, рассматривая кулинарные произведения искусства в миниатюре, усиленно фокусируя взгляд на спарже и других овощах.
— Оксана, не будем об этом, — строго сказал Анатолий Викторович, чувствуя натяжение нервов, ставшее постоянным гостем его нервной системы в обществе жены.
— Почему же не будем? Может, девочкам тоже неприятно, что на семейных, слышишь, семейных ужинах присутствует бастард?
Кулак мужчины с глухим эхом опустился на стол, заставляя вилки и ножи танцевать лязгающий вальс. На жену, кажется, этот жест не возымел никакого действия. Слишком упрямая и своенравная она была, чтобы мужчина мог принудить ее силой склонить перед ним голову.
— Я люблю Марка, — пробормотала Ирина, оказываясь носом все ближе к несчастной спарже, которая, если бы могла, покраснела, смущенная столь пристальным вниманием к ее скромной персоне.
Ее брат точно обладал даром появляться в нужном месте и в нужное время, потому что именно в момент назревающего кровавого конфликта между всей семьей раздался звонок в дверь.
— Бонжур, — сказал Марк, проходя в кухню. — Приношу тысячу извинений за опоздание, но мы с Элен были заняты.
Элен — француженка, жена Марка. Он всегда прилетал в Россию с ней, но никогда не приводил ее на ужины в их дом. Как-то Ирина не удержалась и все-таки спросила его, почему. Ответ ее удивил: чтобы она не узнала, что такое антипод нормальной семьи.
— Вы всегда заняты, мсье. Вы точно принц или король целой страны, — сострила мать с унизительной ухмылочкой на губах.
Как же она терпеть не могла это вечное напоминание об изменах мужа! Начал ходить налево в молодости, этот его отпрыск даже старше Иры! Еще и в семью его притащил, все ему дал и звал на их ужины! Она не хотела, чтобы ее чистокровные дочери якшались с этим ошибочным плодом, результатом разгульных сперматозоидов мужа.
— Что вы, maman, — с французским акцентом проговорил Марк и сел напротив нее, — просто не хочется заставлять вас пить желчегонное после моих визитов.
Несколько пар глаз уставились на него в немом изумлении. Спаржа на тарелке Ирины уже бы давно свернулась от такого накала страстей за обеденным столом, имей она душу. Но вместо этого ее неловко терзали вилкой, вымещая свои чувства.
— Не будем о плохом, — прервал затянувшуюся и переходящую в активную холодную войну отец и обратился к Дарине. — Ну что, дорогая, Ире готовиться к полету в Майами?
Замученная вконец спаржа была оставлена, и Ирина подняла на сестру взгляд, полный счастья. Майами с Дариной и ее друзьями! Возвращение былого веселья.
— Я не знаю, пап, — пробурчала себе под нос Дарина, краснея от злости и от того, что отец намеренно ставит ее в такое неудобное положение при всех. А почему, черт возьми, ей должно быть неудобно?! Почему ей навязывают Иру в поездку, куда она ее брать не хочет? В чем ее вина? — И вообще, пап, Ира инвалид! — взорвалась после долгого дня споров с отцом она. — Мы летим не на частом самолете, а на обычном! Как ты прикажешь с ней быть? Что ей там делать?
— Самолет не проблема, мы все организуем, — ответил Анатолий Викторович, не смотря на младшую дочь, чтобы не видеть выражения ее лица.
За столом повисла гнетущая тишина. Даже у острого на язык Марка не нашлось что сказать.
— Я не инвалид, — голос Ирины, точно струйка холодного воздуха, разрядил накалившуюся добела обстановку за обеденным столом, — я красотка.
Ее улыбка, подобно светящимся в темноте точкам-сверчкам, озаряла душную атмосферу обоюдной и вездесущей, проникающей во все поры ненависти. Девушка потупила взгляд, но не смогла спрятать в недрах души эту мимолетную, живую, полную неуловимого ребячьего куража улыбку. Такой кураж испытывают молодые девчонки, когда мысли, словно рой обезумевших пчел, кружат вокруг одной соты с медом — его имени.
— Прости? — бровь матери вопросительно поднялась.
— Ваня не разрешает мне называть себя калекой или инвалидом, — объяснила она, стараясь погасить все страстные, пылкие нотки в голосе. — Он велел мне заменять эти слова «красоткой».
Дарина красноречиво фыркнула и вернулась к своим блинчикам с черной икрой. Какая чепуха! Лишь бы только Ира поняла, что она не является желанным гостем в их шумной компании. Вечно младшая сестра висит на хвосте, как репейник! Почему старшие должны отдуваться за эгоистичные решения родителей родить еще одного ребенка?! Вот пусть сами с ней и таскаются!
— Ваня? — продолжала допрос мать. — Тот бедный парень из деревни? Прораб у отца?
— Да. К чему напоминать про то, что он бедный? Ты могла сказать, что у него глаза цвета чистого льда. Это более выгодная характеристика, — все-таки вступила на защиту Волкова Ирина.
Оксана Дмитриевна отложила приборы, и взгляд ее обычно слепых к дочери глаз заскользил по ней в порыве отчаянного любопытства. Уж не изменяет ли ей рассудок…