— Ты что, за него, пап? Не за меня? — с замиранием сердца спросила она.
— В этой войне я за счастье, дочка. Ни за тебя, ни за Волкова, ни за кого-то еще. Выбирай ту жизнь, в которой ты будешь счастлива, никто тебя не упрекнет в твоем выборе. Но помни, что ты еще не знаешь, что тебя ждет по ту сторону реки, что тебе сможет дать Волков. Возможно, это стоит того, чтобы рискнуть? К тому же ты всегда можешь вернуться назад, двери нашего дома для тебя никогда не закроются.
Протяжный вздох свидетельствовал о явном поражении дочери. Быть может, она сама до сих пор не осознала, но белый флаг уже реял над ее головой.
***
Во второй половине дня Ирина валялась на кровати и глядела в потолок. Мамы и Дарины дома не было, поэтому спросить их совета не представлялось возможным. Разговор с отцом буквально вывел из строя всю ее четко налаженную навигационную систему, и теперь она плавала во взбаламученных омутах своего разума. Какая-то сила давила изнутри, призывая к действиям.
Она перевернулась на живот и скрестила на весу ноги. В руках покоился телефон. Ирина открыла номер Ивана и прожигала его взглядом. Позвонить или нет? Вдруг он со своей Лилей опять? Или у него плохое настроение?
«Или еще тысяча разных причин!» — мысленно гаркнула на себя Вересова и с болезненным усилием воли набрала его.
— Привет, — сдержанно сказала она. Вдруг он не хочет, чтобы она звонила? — А ты сейчас свободен?
— Можно так сказать: не занят.
Ясно… не в восторге от ее звонка. В голове девушки происходила чехарда, гадание вслепую. Может, бросить трубку и больше никогда его не тревожить? Или перебороть себя, быть сильнее страхов и условностей? Порой нам не хватает совсем немного смелости, щепотки храбрости, чтобы ступить из тьмы в свет.
— Ваня, я хочу с тобой встретиться, если ты не против, — слова все же покинули ее рот, и тело мгновенно бросило в удушливый жар.
— Могу предложить завтра встретиться или на неделе…
— Сегодня! — выпалила Ирина, словно выстрелила дрожащей потной рукой из пистолета. — Я бы хотела встретиться прямо сейчас, если ты свободен.
— Хорошо. Мне заехать за тобой или тебя доставят ко мне?
— Заехать.
Вот и поговорили. Волков про себя удивился, что за ней можно заехать. А как же держать марку? Как же дорогие тачки, которых достойна ее пятая точка? В нем еще догорали слабые очаги злости.
Ирина пыталась передвигаться по гардеробной быстро, искала подходящий наряд и косметику. В ее мозгу уже стоял такой шум и гам, что она своих мыслей не слышала. Как по мановению волшебной палочки или волшебному щелчку пальцев все застыло. Воцарилась тишина внутри ее черепной коробки.
— Не совершай очередную ошибку, — сказала она сама себе и аккуратно вернула теплое пальто из эксклюзивной коллекции Burberry в шкаф.
Никаких брендов, вычурных марок, пестрых ярлыков на ней. Она хочет побыть с Ваней, а не со своим неумным тщеславием и бьющим через край высокомерием. Перестав суетиться и из кожи вон лезть, чтобы добиться смутного эффекта своей неотразимости, девушка облачилась в темно-синюю водолазку с горлом, черные джинсы, стилизованные под старые, ботинки на шнуровке и черное полупальто.
Так даже ощущаешь себя легче, точно птица, не обремененная заботами этого мира. Расправь крылья и обнимай весь белый свет! Такой делал ее Ваня, но, должно быть, и не догадывался об этом.
Он скоро оказался у ее дома и посигналил. Слава богу, матери дома нет. Страшно представить, какой скандал она бы закатила.
— Пойдем, я покажу тебе, где стоит коляска, — позвала его в дом Ирина, но Волков не отошел от машины.
— Давай уже своими силами? Ты ведь ходишь, нужно надавить на себя, выжать все силы, Ира. Обойдемся без коляски. Надевай верхнюю одежду и выходи.
Ответив ему кивком, она быстро оделась, накинула на шею вязаный шарф, на голову натянула черную шапку и вышла из дома. Ох, этот ноябрь. Злостный нарушитель природного спокойствия, баламут.
«Он маргинал, — думала Вересова, шаг за шагом подходя к машине Ивана. — Колючий, холодный, ерепенится весь, хочет быть зимним месяцем, но по календарю осень пока правит бал».
— Тебе идут темные тона, — сделал ей комплимент Волков, и автомобиль тронулся в путь.
— Спасибо, — удовлетворенно улыбнулась Ирина; комплименты от него стали малиновым джемом на бездушном куске хлеба.
— Как ты? Немного легче стало? Время лечит.
Рука Волкова переместилась на коробку передач, и девушка не преминула воспользоваться моментом — накрыла ее своей ладонью.
— Про время люди себе придумали байку, чтобы жить стало более сносно, а то так и сойти с ума можно.
— Ты не веришь в то, что время уносит с собой все горести и облегчает боль?
— Возможно, оно притупляет боль, делает твою душу не такой чувствительной, царапает ее, словно гвоздями по стеклу. Время пролетает быстрокрылой птицей, многое уносит с собой, это правда. Но шрамы оставляет навсегда. На память. Чтобы никогда не забыть о том, что довелось испытать.
Ирина сидела тихонько, слушая его. Он говорил как человек, видевший в этой жизни слишком много всего. Его губы были плотно сжаты, стали тонкой сердитой полоской. Он не верит в магию времени. Время, точно хорошее лекарство, лечит раны, но не в силах залатать шрамы. И так всегда происходит: чем ты старше становишься, тем больше твоя душа похожа на папье-маше из старых рубцов.
Волков по большей части молчал; он по-прежнему был взмыленный и вымотанный. К тому же сам себе на шею добавил петель: Лиля поняла, что зажегся зеленый свет в борьбе за его чувства, и начала активно атаковать его укрепления. А он не почувствовал к ней ничего нового после того секса. Совсем ничего. Зато к Вересовой приехал, гонимый к ней, точно глупый мотылек на бушующее пламя. Знает, что это пламя сожрет его своей необузданностью, но все равно стремился на верную смерть.
Они въехали в парк, который казался безлюдным. Никому уже нет дела до парков в такую погоду. Деревья воплощали собой апогей уныния и запустения. Листочки с них осыпались почти все, оставив бывшие когда-то пышными клены с залысинами. А скоро они и вовсе поседеют под меховой шапкой снега. Редкие листочки-рыбки казались фантомными, будто тронь их — и рассыплются в незримую пыльцу.
— Здесь так грустно в ноябре, — говорила Вересова, идя с Иваном под руку по дорожке. — Уже не солнечно, но и не снежно. Какое-то промежуточное, жалкое состояние.
— Тебе идти не тяжело? Как только станет, сразу скажи.
Ей было не тяжело. Только не тогда, когда его рука обвивает ее. Дни стали короче; вечера, оправленные серебристо-синим пушком облаков, завораживали. Что-то было во всем этом природном поражении перед свирепой зимой чародейственное. На Ирину ливнем нахлынули чувства; вспыхнул ветер и взметнул копну ее волос, бросая их прямо ей в лицо. Она резко остановилась и сжала локоть Волкова, смотря ему прямо в глаза.
— Прости меня, Вань. Я себе места не нахожу все эти дни. Я очень виновата. Прости за то, что обидела Лилию. Я не имею на это права, это все-таки твой выбор, он не должен мне нравиться. Больше никаких тусовок, я тебя не потащу туда. И… и сама не пойду, обещаю.
Слова скороговоркой вылетали из ее губ, оттененных сегодня легким фиолетовым светом, в тон погоде. Волков слегка улыбнулся.
— Ира, ты предъявила меня конклаву судей на растерзание, но даже не представила. Ты ведь не сказала просто: "Это Ваня, вы можете не обращать на него внимания, но знайте, что он Ваня".
— Все как-то завертелось там, и… и… — Ирина перевела дыхание и подняла на Волкова свой потухший взгляд. — Прости меня, я совсем тогда голову потеряла.
Иван поднял ее на руки и усадил на скамейку, предварительно проведя по ней ладонью, дабы не запачкать ее красивое, цвета ночного неба, пальто.
— Я простил тебя, Ира. Долго обижаться и дуться — прерогатива женщин. Со стороны мужчины это будет выглядеть странно.