Волчара... Глаза Ирины были прикованы к двери, из которой он только что вышел. С чужим ребенком на руках.
«Со своей дочерью», — поправила она себя.
2
Каждый убежден, что другие ошибаются, когда судят о нем и что он не ошибается, когда судит о других.
Моруа Андре
Чайник закипел, оповещая об этом свою хозяйку противным свистом. Или это ей свист казался противным? В последнее время даже малейший писк или неназойливое жужжание (да любой на свете звук) могли вывести ее нервную систему из строя. А была ли она вообще в строю?
Можно ли назвать полностью одинокого, оставленного гнить в паутине своих ошибок и прегрешений человека нормальным? Общество отворачивается от таких людей. Оно видит, чует их непригодность. Другим людям достаточно и взгляда, чтобы осознать, что с тобой не все в порядке. Но как все может быть в порядке, если все твои собеседники отныне лишь скучные, дотошные, совершенно невоспитанные стены? Так и лезут во все щели со своими нравоучениями.
Девушка вздохнула, оглядываясь вокруг себя. Она сама все потеряла. Рука коснулась собственного отражения в зеркале. В чистом, отполированном, натертом до рекламного блеска зеркале. Так одинокие люди, которым нечем больше заняться, проводят время: натирают зеркала до безукоризненной чистоты. Бытовая рутина заменяет праздники и любые увеселительные мероприятия. И самое печальное, что каждый сам волен решать: закопать себя в яму опустошенности и покинутости всеми или же быть сильнее страха и слабостей.
— Привет, кофе. А еще говорят, что «Нескафе» дарует заряд бодрости, — уныло сказала Ирина, насыпая растворимый кофе в кружку.
Ветер ударил своим кулачищем прямо в окно, предвещая надвигающуюся грозу. Порывы его усиливаются с каждой минутой, гонят рябь по серым, таким же унылым лужам, срывают листья с деревьев. Погода напоминает густую серую гуашь, когда чья-то неумелая рука делает мазки, разбрызгивая грязь и дождь по полотну города.
Это уже не первая осень, которая наполнена безнадежной болью и безраздельным властвованием сожаления. Траурная вуаль была накинута на ее жизнь, плечи покрывала черная накидка, а веки слиплись от слез. Что ж, погода рано или поздно изменит свое настроение с ля-минора на до-мажор. После дождя всегда выходит солнце. Испокон веков так было, и так всегда будет. А значит, сейчас самое время привести себя в порядок.
Когда она потянулась за косметичкой, которая больше не пестрела брендами и эксклюзивной профессиональной косметикой, в дверь постучали. Сердце на секунду учащенно забилось от засилья глупых мыслей в голове, но это оказалась всего лишь Любка — соседка.
— Привет, подруга. Не одолжишь соли? — спросила женщина и, не дожидаясь ответа, прошла внутрь. — Может, по чайку?
Вересову всегда удивляла подобная бесцеремонность соседки. Бесцеремонность — это о людях. Главная их черта. Они владеют лишь двумя техниками существования друг с другом в этом мире. Либо мы живем, руководствуясь постулатами политики невмешательства, не считая нужным принимать участие в жизни других людей. Эгоизм правит бал. Либо применяем жестокую политику вторжения, действительно веря в то, что наша агрессивная забота кому-то нужна. Беспардонность берет в руки дирижерские палочки.
— Я уже позавтракала, а тебе чаю налью. Вот соль.
— К черту эту соль! Задолбал он меня, понимаешь? Сил моих больше нет – с этим упырем жить! — воскликнула Любка. — Вот он где у меня, кровопийца, — провела указательным пальцем по шее.
— Ты о ком? — без особого интереса спросила Ирина, мечтая отделаться от очередного дурацкого разговора.
— О Витьке, о ком еще. А сто грамм не найдется?
Девушка отрицательно мотнула головой. Больше в ее доме спиртное не найдется. Никогда.
— Жаль. Такая молодая девка, а нет даже коньяка?
— Я не пью.
— Антибиотики? — понимающе хмыкнула женщина.
— Нет.
Люба окинула ее подозрительным взглядом, удивляясь, что у девчонки ее возраста нет бутылочки. Так не бывает!
— А с подружками запить раздражение на этих козлов? Посидеть девочками, так сказать?
— Я не употребляю спиртное, и точка. Может, закроем эту тему? Я, честно говоря, немного занята.
Недовольство начало щекотать Вересовой ноздри, словно пары этого пресловутого алкоголя. Невозможно оставаться в здравом рассудке в окружении людей, вечно засовывающих свой нос в самую гущу твоих личных дел и выворачивающих там все вверх дном. Когда же люди, черт бы их побрал, поймут, что у каждого человека есть зона неприкосновенности под названием «личная жизнь»?!
— И чем таким ты занята? Явно не работаешь. Мать, от тебя мужик случайно не ушел?
Ирину как обухом по голове ударило. В этой провинциальной, если не сказать сельской женщине, любящей выпить и похаять своего мужа, проснулся ясновидящий? Или все без труда читают ее, точно дешевый романчик о любви или бульварный журнальчик? Наверное, у нее на лице идет бегущая строка «Неудачница».
— С чего ты это взяла?
— На лицо свое посмотри.
Видимо, действительно написано. Девушка достала зеркальце и осмотрела себя со всех сторон.
— Круги под глазами, как у этой... у панды. Не знаю, зачем придумывают такие сравнения. У моей тетки из Подмосковья такие же, когда с дядькой подерется. И лицо какое-то землистого цвета, осунувшееся. Спишь мало, точно говорю.
Соседка занялась чаем, заодно приканчивая запасы печенья. А Ирина тем временем внимательно смотрела на свое лицо, не узнавая его. Оно стало таким острым, как стрелки на отутюженных брюках. Морщинки заострились и стали ярче, так и крича: дотронься до них — и порежешься. Глаза впали, очерченные фиолетово-синими полукружьями. Кожа под глазами истончилась от недосыпа и слез. И губы потеряли свою прежнюю сочность и припухлость. Она вся потеряла что-то очень важное от себя прежней. Возможно, душу.
— Просто в жизни не самая светлая полоса.
— У всех у нас эта полоса одного цвета — черного, — с набитым ртом выговорила Любка. — Что делать? Жизнь такая.
Кажется, ее не очень-то заботили все эти жизненные полосы. Лишь бы была возможность посплетничать. Обычная жизнь обычного среднестатистического человека: устремления в никуда, задыхающиеся амбиции, пустота. Иметь так много жизни в своем распоряжении и сделать так мало: оставить после себя еле заметный след, который будет занесен первым же попутным ветерком. Большинство так и вовсе никогда не поймет, зачем живет.
— Мы сами, Люба, выбираем цвет своей жизни. Если он черный, значит, проблема в нас.
— Да конечно! Еще чего. Этот придурок мне мозг выносит каждый день, а я виновница того, что в жизни черная полоса? Это все он! Нищеброд несчастный, алкоголик.
— Зачем ты вышла за него замуж? Зачем родила ему двоих детей?
Господи, зачем мы все делаем какую-то дрянь, а потом сетуем на свое скудоумие и свою ограниченность? То, что каждый получает на выходе в своей жизни — только его собственная заслуга. Его силы воли, мужества и смелости. Или же его узколобия и недалекости. Выбор в руках каждого из нас: можно смять его, как ненужную бумажку, и запустить в урну, а можно написать на этом клочке целую историю счастья и любви. Ведь дело не в размере листа и не в качестве чернил, а только в твоей решимости и готовности к переменам.
— Черт уже разберет. Порывалась ведь уйти от него кучу лет назад, а так и зависла в этом болоте. Теперь эти оболтусы подрастают, его копии. Чего я заходила-то. — Она подняла глаза от чашки с чаем, и Ирина увидела в них то, что видит каждый раз в своих — петлю, виселицу, эшафот, приговор. — Нажрался вчера, урод, с дружками. А сегодня соли в борще мало, и дома закончилась. Разорался на весь дом!
— Сочувствую, — все, что смогла выдавить из себя Вересова.
— Уже поздно сочувствовать. Слишком поздно. Потопаю я к этому монстру. Соль верну позже.
— Можешь не возвращать, — простила ей этот невеликий долг Вересова и закрыла дверь. — Соль я могу купить и сама.
Теперь у нее нет никого, кроме Джордана. Поэтому денег на соль много. Соль и зеркала — вот и все описание ее нынешней жизни. Котенок, словно прочитав ее мысли, прибежал из комнаты и потерся о ногу хозяйки.