— Но ты же можешь. Попроси своего врача, пусть выпишет рецепт…
— Ира! — Девушка сжала ладони Вересовой, искренне за нее волнуясь. — Рецептурные препараты из области психиатрии приравниваются к наркотикам. Ты от них овощем станешь через месяц. Я знаю, — она подняла указательный палец, чтобы Ирина ее не перебила, — что ты их уже пила и овощем не стала. Однако ситуации разные. Тогда ты стояла на краю, таблетки тебя буквально за шкирку оттащили от бездны. Сейчас ты на краю не стоишь, поэтому они тебя туда столкнут. Борись с собой, черт возьми, сама!
Гнев так и исходил сокрушительными волнами от Татьяны. Люди любят примерять роль жертвы на себя и превращать свою жизнь в дефиле показной слабости. Сжечь легкие дотла сигаретами, покрыть свой мозг коррозиями от психотропных лекарств, загубить эндокринную систему, бесконтрольно поедая сладости всегда проще, чем встать с колен, отряхнуть штанины и вытащить себя из этого болота самостоятельно. Потому-то и говорят, что рожденный ползать никогда не сможет летать. Мы сами отрезаем свои крылья, сами с наслаждением вдыхаем запах сырой земли. Только мы сами решаем, стереть колени в кровь, ползая, или покорить вершины, воспарив высоко в небо.
— Тебе что, сложно помочь? Ты же работаешь в медицине, а она должна помогать! — с отчаянием воскликнула Ирина.
— Странные у тебя понятия о помощи. Возможно, поэтому ты до сих пор куришь и глотаешь «колеса» пачками? Потому что не можешь себе помочь… или не хочешь?
Ирина молчала. Она хочет себе помочь, но сил больше нет. Нет! Жить каждый день с Димой, работать каждый день с детьми… Боже, она уже не то что на краю, а давно ступила за край. Просто внешне все остается как прежде очень долгое время, а внутри ты уже покрылся трещинами и ссадинами, разваливаешься на части, но люди видят лишь верхушку айсберга. И она всегда улыбается.
— М! — Татьяна о чем-то вспомнила. — Ты помнишь, что когда-то свело нас друг с другом? Что именно проложило между нами мостик в больнице?
— Эм… Наверное, нет. Я помню только мрак и кровь из того времени.
— Книги! Нас объединила любовь к литературе в тот период. Ты рассказывала, что с недавних пор увлеклась чтением, так как больше ничего не осталось в жизни, а я со школы много читаю.
— И что? Это значит что-то важное?
— Очень важное, Ира. Книги — величайшие плоды человеческого разума. И тот, кто их не читает, никогда не проживет полноценную жизнь, никогда не расширит сознание. Зачем наркотики, когда есть библиотеки книг? Бесплатная эйфория в твердом переплете для мозга и души, бездонный кладезь мудрости мироздания. Только не читай современщину, по-моему, она губит любую светлую душу.
— Я не пойму, к чему ты это…
Татьяна сорвалась с места и скрылась в кабинете, из которого вышла. Вересова смотрела на ее удалившуюся фигуру с недоумением. Ей сейчас будут книжку читать, что ли? Но зачем, если между наркотиком и книгой она выбрала первое? Не проще ли оставить человека с его выбором наедине и дать последствиям сожрать его целиком? Ведь каждый имеет право на свободу.
— Вот, смотри. Я сейчас читаю эту книгу, — девушка вернулась с пухлой книгой карманного формата.
— Хаксли «Остров», — прочитала Ирина. — Я знаю его по «О дивный новый мир». Там, конечно, описано жуткое будущее для человека, но вполне им заслуженное. Интересно?
— Очень, но суть не в этом. Эту книгу невозможно читать быстро, можно просто-напросто захлебнуться идеями автора. Поэтому я читаю медленно и делаю пометки интересных цитат.
— Я вся внимание.
Татьяна пролистала книгу до нужной страницы и отыскала требуемый абзац:
— Вы находите, что наша медицина чрезвычайно примитивна?
— Нет, она не примитивна. Она ужасающа; ее и медициной-то нельзя назвать. Да, ваши антибиотики превосходны. Но лучше бы научиться повышать сопротивляемость организма, чтобы не приходилось к ним прибегать. Вы умеете делать фантастически сложные операции, но не умеете объяснить людям, как надо себя вести, чтобы прожить без них. И так абсолютно во всем. Если ваше здоровье подорвано, вам поставят заплату, но ничего не делается ради его поддержания. Помимо канализационных стоков и искусственных витаминов, профилактика почти отсутствует. А ведь у вас бытует пословица: лучше предупредить, чем лечить.
— В этом твоя проблема, Ира. Ты думаешь, что антидепрессанты поставят заплатку на порвавшихся местах твоей души, и все будет ок. Но ок не будет. Как насчет профилактики? Обратись к психиатру еще раз.
— Не-ет, с меня хватит. Я не стану по-новой все кому-то рассказывать в надежде, что мне выпишут таблетки.
Она понимала, что никакие беседы уже не помогут. Невозможно залечить рану мазью, если болит сама душа. Боль идет изнутри, и как сильно и много не заливай ее водкой — прижечь не получится. Но так хотелось убежать от нее хоть на неделю-две. Так хотелось.
— Расскажи о своем состоянии. Это из-за мальчика, да? Ты не можешь справиться с нагрузкой. И в школу зачем пошла работать? Знала же, что не сможешь.
— Я хотела попробовать выбить клин клином, и вроде бы получалось.
С ее губ чуть не сорвались слова: «Пока не появилась Света Демьянова, и я не узнала о скорой свадьбе Волчары». Но Вересова предпочла сохранить это нытье при себе.
— Тань, я чувствую себя чокнутым страховщиком, героем «Бойцовского клуба» Паланика. Я почти не сплю, бросила курить — у меня крыша едет и плывет. Скоро появится свой клуб и самое страшное — Тайлер Дерден.
— А чем тралики помогут? Обеспечат тебя иллюзией сна на пару дней? Твое сознание будет медленно подыхать от них, а сон будет нужен для забытья. Но потом и он пройдет.
— Пусть так. Это лучше, чем то, что есть сейчас. Я скоро стану походить на Джейн из «Желтых обоев», стану видеть ползающих женщин в стенах и в конце концов сама встану на четвереньки.
— Этого автора я не читала.
— А вывод таков: все из-за этих козлов — мужиков!
Татьяна горько усмехнулась. Как она и думала, Иру мучили мысли о мужчинах. Не повезло ей со всем мужским полом, какой был в ее жизни. Или… ей не повезло с самой собой, раз она выбирала уродов и бросала хороших парней.
— Может, тогда тебе пока завязать с литературой? Боюсь, она пагубно на тебя действует.
— Литература тут ни при чем. Дело все в том, что моя убогая жизнь находит отражение в таких вот страшных, психоделических работах, а не в мелодрамах и милых романчиках. Ладно, я тогда пойду.
— Только, пожалуйста, не пытайся достать эту отраву. Ты разрушишь себя.
— А это уже мой выбор. Если я всю жизнь делала неправильный, зачем менять традицию?
Шаги Вересовой утихли у двери, когда Татьяна снова кое-что вспомнила. Она понеслась за подругой и успела ее догнать еще в здании больницы.
— Ир, я еще хотела зачитать тебе короткую строчку из этой книги.
— Валяй, — пожала плечами Ирина, которой было уже глубоко все равно на любые мудрые слова.
Девушка открыла потрепанную страничку с загнутым уголком и помеченными ручкой полями:
— Оба мы — жертвы чумы двадцатого века; но в данном случае это — не Черная Смерть, а Серая Жизнь. Далее дело за тобой, подруга.
Эти слова отпечатались в памяти Вересовой, словно отлитые стальным клеймом, выбитые на наковальне. Серая жизнь и есть чума их мира, когда одиночество правит бал, погоня за деньгами определяет все цели, а счастье стало слишком материальным и меркантильным — его можно даже потрогать и взвесить. Ранее невесомое, парящее чувство, которое невозможно схватить ручищами и сгрести в охапку, стало лишь кучкой жалких плотских удовольствий, на которые люди тратят свои жизни.
Путь домой лежал через аптеку. И, может, она бы уже распрощалась со своими бунтарскими мыслями, но они снова подняли мятеж, стоило ей завидеть такую желанную вывеску: «Аптека». Словно рекламный баннер на вратах Эдемского сада: «Яблоки со скидкой. Успей купить сейчас!»