Лукавый старец противопоставляет смерть жизни как высокую духовность низменному плотскому стремлению: "Вам нравятся зачатия и рождения, - упрекает он толпу, - крик младенцев и опять первые поцелуи, и опять первые объятия вся сказка веков и миллионов поколений!".[52]
В этих аллегориях слышится отклик на реакционные пессимистические концепции, получавшие выражение то в философии Мальтуса и Шпенглера, то в мистических романах Крыжановской. Возможно, близкие совпадения (порой почти текстуальные) человеконенавистнических деклараций брюсовского Теотля с философией Тускуба в "Аэлите" А.Толстого восходят к общим источникам.
Жизнь, однако, берет свое: машины приводят в действие, купол медленно поднимается. Коленопреклоненная толпа ждет Солнца. Но люди не послушались старика, - и вот огромный зал превращается в кладбище.
И все-таки правы те, кто рвался к Солнцу. Предфинальный эпизод "Земли" неожидан. Под крики: "Бегите в нижние этажи, закройте все опускные двери! Это - спасение", появляется Юноша. "Ты ошибся, Теотль! Мы - не последние люди!" Есть еще другие залы! Там живет истинное человечество... А мы - лишь несчастная толпа, заблудившаяся в темных залах... Пусть погибнем мы, Земля - жива!".[53]
Открытие Юноши не снимает все же мрачного тона финала. Возможно, Брюсов и не хотел этого. В "Земле" изображен город мрака и смерти. Совсем не тот Город Будущего, что пригрезился поэту в стихах 1904-1905гг., которому суждено "вечно жить ласкательной весной", где
Свобода, братство, равенство, все то,
О чем томимся мы, почти без веры...[54]
В "Земле" гиперболизированы и светлые, и темные страсти человечества. В "Республике Южного Креста" сконцентрированы одни пороки. Рассказ навеян раздумьем о будущем буржуазной демократии, тень которой мелькнула над Россией в 1905г. Повествование выдержано в форме бесстрастного исторического репортажа. Новое государство в Антарктиде возникло "из треста сталелитейных заводов... Конституция республики по внешним признакам казалась осуществлением народовластия. ...Однако эта демократическая внешность прикрывала чисто самодержавную тиранию членов-учредителей бывшего треста" (с.3).
При некоторых вымышленных деталях (рабочие - единственные полноправные граждане) фантастическая республика лицемерием своего строя сильно смахивала на Североамериканские Соединенные Штаты. Впрочем, в ней воплощены и черты прусского полицейского государства, и технократический рай буржуазных утопистов, и самодержавная система всеобщего сыска. Вся Земля завидует процветанию "научно" организованного Звездного города. Трудящиеся достигли там, казалось бы, вершины желаний человеческих. Никакой анархии производства и безработицы. Но чудовищная регламентация жизни (та самая, которую воспел Э.Беллами в своей утопии) и тотальная демагогия, весь тиранический дух, пронизывающий эту "демократию", приводят к психическому взрыву. Звездный город, роскошная столица пенсионеров-рантье, поголовно заболевает манией противоречия. Желая добра, "счастливые" во всем поступают наоборот - режут друг друга и сокрушают все вокруг. То, что в купринском "Королевском парке" случилось от сытой скуки "социализма", в рассказе Брюсова - следствие алогизма капиталистической демократии.
Брюсов чутко провидел инволюцию капиталистического строя к фашизму. Прозорливость "Республики Южного Креста" не столько в таких аксессуарах будущего, как управляемые аэростаты, электрические дороги, циклопический город под стеклянной крышей, сколько в символичности этой "мании противоречия", развернутой в "идеальное" будущее и доведенной до абсурда сущности буржуазного строя.
Соотнесенностью фантазии с тенденциями "развития" капитализма "Республика Южного Креста" и "Земля" напоминают известные романы Уэллса "Когда спящий проснется" и "Машина времени". Уэллс, правда, пытался дать выход протесту (в первом - восстание народа). Брюсов же заставляет олигархическую диктатуру погибнуть, так сказать, своей естественной смертью.
"Республика Южного Креста" имела подражателей. По образцу ее, писал Брюсов в неопубликованной статье "Пределы фантазии", "изобразил свою "Полярную империю" автор весьма слабого романа, печатавшегося в "Синем журнале", - "Под стеклянным колпаком" - Сергей Соломин".[55]
5
В сборнике "Земная ось" утопии-предостережения причудливо орнаментованы декадентскими экспериментами. Ссылаясь на предисловие автора к первому изданию (1907), в котором В.Брюсов назвал своих предтеч: Э.По, А.Франса, С.Пшибышевского, - критика расценила сборник как подражание чужим стилям, в лучшем случае как попытку привить русской прозе приемы иностранных беллетристов.[56]
Брюсов в самом деле хотел перенести на русскую почву "Рассказ положений" (в отличие, например, от чеховского "рассказа характеров"). Но приемы остросюжетного повествования интересовали его не сами по себе. В предисловии ко второму изданию сборника он писал: "Кроме общности приемов письма, "манеры", эти одиннадцать рассказов объединены еще единой мыслью, с разных сторон освещаемой в каждом из них: это - мысль о том, что нет определенной границы между миром реальным и воображаемым, между "сном" и "явью", "жизнью" и "фантазией"".[57]
Если сопоставить эту декларацию с боле поздней статьей "Пределы фантазии" (1912-1913), нельзя не заметить, что от парадокса: реальность бреда - бредовость реальности, от осужденных критикой "сцен безумия, сладострастия, извращений, пыток и преступлений"[58] Брюсов продвигался к мысли о расширении сферы искусства за счет нового метода и материала фантастики.
Еще в статье "Об искусстве" (1899) он писал, что искусство - в преддверии новой эпохи: ее готовят успехи науки. Брюсов предчувствовал зревший в лабораториях и кабинетах ученых грандиозный переворот в представлениях о мире. Но если тогда он эклектически смешивал знание с тайной, неведомое с мистикой, психологию с магией, внушение со спиритизмом; если в лекции "Ключи тайны" (1903) утверждал, что искусство только в "стихии запредельной", "по ту сторону познаваемого", то в "Пределах фантазии" (характерно уже само название) Брюсов измерял фантастический вымысел реальностью.
"В моем рассказе "В зеркале", - писал он, - отражение гипнотизирует героиню рассказа и заставляет ее обменяться с собой местами... Впрочем, для постороннего наблюдателя никакого чуда нет: перед ним все та же женщина, и ее рассказ о том, что она одно время была заключена, как отражение, в зеркале, он вправе считать за бред". Подзаголовок "Из архива психиатра" не оставлял недоговоренности. Можно сомневаться, предмет ли искусства раздвоенное сознание, но, без сомнения, реальность больной души, а не мистическая запредельность составляет содержание рассказа. В научно-фантастическом рассказе 1918г. "Не воскрешайте меня!" Брюсов писал: "Пора старого примитивного материализма давно миновала. Наука осталась позитивной, какой она и будет всегда, пока человек будет мыслить по законам логики! Мы позитивисты в том смысле, что отрицаем всякую мистику, все сверхъестественное. Но зато границы естественного раздвинулись теперь гораздо шире, чем столетие назад".[59]
В цитированной статье "Пределы фантазии" Брюсов сделал попытку нащупать технологию фантастического вымысла. Рассматривая широкий круг произведений всех времен и народов, он приходит к выводу: "Чтобы изобразить явления "фантастические", т.е. подчиняющиеся иным законам природы, нежели те, которым подчинен наш мир, может быть три приема:
1) Изобразить иной мир, - не тот, где живем мы.
2) Ввести в наш мир существо иного мира.
52
Цит. по: В.Брюсов - Полное собр. соч. и переводов, т. 15. // СПб.: Изд. Сирин, 1914, с.24.
55
Здесь и далее выдержки из статьи В.Брюсова "Пределы фантазии" приведены по оригиналу, хранящемуся в Отделе рукописей Государственной публичной библиотеки им. В.И.Ленина, ф.386, картон 53, №232.
57
В.Брюсов - Земная ось: Рассказы и драматические сцены (1901-1907). / Изд. 2-е: Изд. Скорпион, 1910.
59
В.Брюсов - Не воскрешайте меня!: НФ рассказ-памфлет. // Техника - молодежи, 1963, №12, с. 16.