Правда, сам Студитский в свое время писал, что "менделевская генетика, евгеника, расизм и пропаганда империализма в настоящее время неотделимы... менделевская генетика не имеет права именовать себя наукой".[356] Но, как мы уже выяснили, в фантастическом романе все может быть наоборот. Статья Студитского называлась "Мухолюбы - человеконенавистники". А в романе его единомышленник Панфилов источает мед и елей: "В переводе с греческого фамилия Панфилов означает Вселюбов... И мы должны быть Вселюбовыми и только Вселюбовыми, если мы действительно единомышленники в том главном, ради чего советские люди живут на свете" (с.310).
Как мы уже сказали, в "Разуме Вселенной" описана борьба двух научных направлений. Известно, что молекулярная биология много сделала для лечения лучевой болезни. Но общеизвестно и то, что ионизирующая радиация вызывает необратимые поломки аппарата наследственности. Невозможно предвидеть, как они скажутся через много поколений. А вот Панфилов упрекает своих научных противников, будто они утверждают "абсолютную беззащитность" (с.99) человека перед атомным оружием. Удастся или нет завтра найти противолучевую биологическую защиту, сегодня главная забота в том, чтобы ни в коем случае не допустить самой ядерной катастрофы. А, по Панфилову, "жизнь требует от нас решения... проблемы... приспособления к неожиданно возникшему вредоносному условию среды - ионизирующей радиации" (с. 101; курсив мой, - А.Б.), и это - даже "самая грандиозная проблема, когда-либо встававшая перед нашей наукой" (с.101). Не устранение вредоносных условий, а приспособление к ним!
Автор "не скрывает своих симпатий" к теории, по которой причина "всех явлений наследственности и развития живых тел в реакциях белка на воздействия условий жизни" (с.381). И для него неважно, что человек не просто белок, реагирующий на среду; вся сущность человека в том, что он сам может и должен приспособить условия жизни к своему "живому телу". Важно лишь доказать правоту своей биологической теории. Для этого Студитский заставляет американцев совершить оплошность в применении атомной энергии на земляных работах. Гибнет несколько миллионов человек. Но погибают они "не зря": уцелевшие дадут начало поколению, устойчивому к радиации. Ведь и в Хиросиме и Нагасаки "какая-то часть (населения, - А.Б.) осталась практически здоровой" (99). В рассказе П.Андерсона "Прогресс" (мы говорили о нем в главе "Великое Кольцо") тоже проводится идея, что человечество в силах пережить ядерную катастрофу. Но упаси нас бог от такого оптимизма.
В научной фантастике пренебрежение истиной всегда шло рука об руку с художественным эпигонством. В книге Студитского нет ни одного оригинального фантастического мотива. Картина падения Пицундского метеорита напоминает рассказ Журавлевой "Звездный камень", эпизоды расшифровки принесенной "метеоритом" инопланетной информации - повесть Мартынова "Наследство фаэтонцев", гипотеза о единстве основы жизни во Вселенной повторяет идеи Ефремова в "Звездных кораблях" и "Сердце Змеи" и т.д.
В среде ученых, пишут Емцев и Парнов в романе "Море Дирака", может быть, больше, чем в любой другой, "стремление к Истине стало потребностью",[357] знаменательной ныне для нашего общества в целом, Многие страницы этого фантастического романа посвящены жизни обычного научно-исследовательского института, знакомым нам всем изменениям в людях, последовавшим "за решительной революционной ломкой догматических норм жизни" (с.244-245). Коренной поворот нельзя проглядеть о нем вовремя напишут газеты. А вот для каждого человека поворотный пункт "наступает в разные сроки... Но чем скорее он наступит для всех, тем скорее будет расти и развиваться все общество" (с.245).
Не ахти какое открытие. Но, во-первых, психологизм старого научно-фантастического романа (Орловского, Беляева, Казанцева, Долгушина) редко наполнялся такой актуальной социальностью, и, во-вторых, отношение к научной истине, повседневное и глубоко личное, само по себе никогда еще не приобретало такого остросоциального смысла, ибо общество никогда так не зависело от науки.
Все это тем примечательней, что социально-психологическое повествование, в других произведениях ("Записки из будущего", "Леопард с вершины Килиманджаро", "Под одним Солнцем") составляющее основной массив, в "Море Дирака" - важнейшая часть сложной и противоречивой конструкции. Конфликт рыцарей науки с дельцами и карьеристами перемежается грандиозной аферой гитлеровцев с фальшивыми банкнотами. Тайна "черного ящика" - самосовершенствующейся, самопрограммирующейся электронной машины, воспроизводящей чуть ли не все, что можно представить (от денежных купюр до научных разработок), - переплетена с операцией ОБХСС, раскрывшей за преступлением мелких жуликов большое изобретение ученых-антифашистов.
Милиция, следствие, увлекательная интрига на первых порах обманывают и в романе Савченко "Открытие себя". Но очень скоро читатель всерьез задумывается о вещах, может быть, еще и немыслимых научно (дублирование организма, размножение искусственных биокопий человека!), тем не менее завязывающих сложный узел житейских и философских проблем. Для этой книги, написанной с большой страстью и драматизмом, гриф "научно-фантастический роман" приобретает полновесное, хотя и необычное значение. Фантастическая идея удвоения, утроения индивидуального "я" создает совершенно новые возможности психологического анализа. Каждый двойник идет своей дорогой, как бы реализуя варианты, заложенные в исходной личности (та же, что и у Геннадия Гора, мысль о неисчерпаемости внутреннего мира). В глубоко интимных коллизиях между копиями-двойниками (ведь это коллизии в известном смысле внутри одной и той же психики) извечные истины долга, совести, нравственности предстают в первозданной значительности и в то же время - под совершенно новыми углами зрения.
"Открытие себя", при всем драматизме, очень светлая книга. Роман проникнут убежденностью в благородстве разума. Ни о каком поединке с собой, кроме поединка на высотах интеллекта и нравственности, не может быть и речи. В романе Ариадны Громовой создание искусственных людей приводит к трагедии, к конфликту того же типа, что в романе Мэри Шелли "Франкенштейн": взбунтовавшиеся искусственные существа уничтожают своего создателя. Развязка по-своему оправдана. У Савченко и Громовой фантастические посылки разного плана. Но ведь и выбор зависел от различной идейно-нравственной оценки потенциала науки! Бунт заложен в негуманности, в конечном счете, научного замысла. У Савченко идея биокопии-двойника в принципе снимает антагонистический конфликт.
Произведения Савченко, Громовой, Амосова, Войскунского и Лукодьянова, Емцева и Парнова, Полещука, Днепрова, даже сатирические вещи Шефнера и Стругацких - романы о науке, о том, что, Эйнштейн назвал драмой идей. Фантастические допущения заостряют чисто человеческие аспекты этой драмы, и в ней самой сколько угодно динамики, остроты, занимательности. Тем не менее, пожалуй, только Амосов да Шефнер не подстегивают драму идей приключенческой остросюжетностью: писатели словно никак не могут поверить, что борьба идей высокодраматична сама по себе, без приключенческого допинга.
12
Уходя в интеллектуальные глубины, фантастический роман, казалось, прощался с внешней динамикой, но шло время, выходили новые книги, и "старая добрая традиция" как будто возрождалась. Ремесленные поделки, приспосабливаясь к новым научным темам и социальным мотивам, даже возросли числом. В "Торжестве жизни" (1953), "Властелине мира" (1957) и "Зубах дракона" (1960) Н.Дашкиева, в "Гриаде" (1959) А.Колпакова, "Шестом океане" (1961) Н.Гомолки, "Второй жизни" (1962), "Желтом облаке" (1963) В.Ванюшина, в романах для юношества плодовитого О.Бердника "Призрак идет по земле" (1962), "Пути титанов" (1962), "Катастрофа" (1963), "Путешествие в антимир" (1963), "Сердце Вселенной" (1963), "Подвиг Вайвасваты" (1965), можно найти весь непритязательный набор, еще в 20-х годы выработанный фантастами типа В.Гончарова: и сенсационные заголовки, и пустую фабульную интригу, и штампованные маски персонажей, и лубочный памфлет, и политическую "актуальность".
357
М.Емцев, Е.Парнов - Море Дирака: Фантастический роман. // М.: Мол. гвардия, 1967, с.281. Далее ссылки на это издание в тексте.