Вероятно, Вы меня обвините в неправомерном обобщении, потому что на свете немало стран, где все обстоит иначе. Но в моей Америке это не так, а ведь вы несете ответственность и за Америку, не так ли?
Двадцать лет назад стоял он голый, как Адам, перед врачом, стыдливо прикрываясь спереди ладонями и переступая с ноги на ногу. Доктор сняла очки и сказала:
— Никаких физиологических отклонений.
— Тогда я хочу летать.
— В Фонде считают, что стресс нарушил ваше психическое равновесие.
— Но у меня договор еще на пять лет!
— Мы дадим вам солидную пенсию.
— Как самый удобный способ отделаться от меня?
— Послушайте, Медухов! Я врач, и меня совершенно не интересуют махинации Фонда. И хватит разгуливать нагишом!
В одежде чувствуешь себя совершенно иначе. Обретаешь уверенность в себе, можешь даже закурить (чокнутому врачиха не посмеет возразить), и тогда кровь снова пульсирует в висках, возвращая тебе нормальный цвет лица. Ты становишься дерзким, стучишь кулаком по столу, а она терпеливо объясняет, что вообще-то у тебя все в полном порядке, вот и анализы крови отличные, никаких органических отклонений от нормы, данные мочи тоже почти как в учебнике, только вот мозг перегружен да ощущается какой-то страх, возможно, иногда у тебя и будет, как говорится, заходить ум за разум, но со временем все пройдет, все уляжется. Когда? Нет, не знаю, поймите, Медухов, мозг — это загадка, все будет зависеть только от вас: поменьше спиртного, побольше спорта, прогулок… И одна просьба: не думать о том… как вы его называли… чудовище. Я верю вам, верю, я же не Фанг Чжао, вполне возможно, что вы и в самом деле его видели… а у самой все время насмешливая жалость в глазах…
Еще тогда его испугала ее холодная логичность — она с педантичностью судебного эксперта изучала каждый квадратный сантиметр его тела, с ловкостью массажиста ощупывала каждый его мускул, не замечая, что прямо перед его лицом оказалась ее пышная грудь, ничем не стесненная под ослепительно белым, благоухающим стиральными средствами халатом (желание заглянуть все-таки победило); самые сердечные слова, на которые она оказалась способна, были: „Завидная кондиция“. И только!
Вы прозвали ее Коброй-стражницей, потому что она была стражем вашего здоровья, знала каждую деталь ваших организмов и наизусть помнила бесконечные таблицы: пэ-аш, систола и диастола, осмотическое давление плазмы, адреналин, процентное содержание секреторных выделений простаты и еще миллион идиотских вещей, за которыми, однако, стояло право летать. Каждый раз по возвращении на Землю были коктейли, торжественные тосты, объятия, воспоминания со слезами на глазах, и только Кобра-стражница, бывало, стоит в стороне, делая неловкие попытки вступить в разговор или улыбнуться (признай, что улыбка ей совсем не к лицу!), насаживая указательным пальцем очки на переносицу, а потом подойдет, глянет на тебя в упор и скажет:
— Зайдите завтра, Медухов, я проверю, как у вас с альбумином.
Конечно, альбумин был только поводом, чтобы начать все сначала: пэ-аш, систола и диастола и так далее, пока не дойдет до самого ужасного: „Повернитесь спиной и нагнитесь“, до той самой неджентльменской позы на свете, после которой пилоты по меньшей мере два дня пьют, мучаясь отвращением к самим себе.
Самое странное, господин Генеральный секретарь, что это человечество называет себя разумным. Притом без каких-либо сомнений и колебаний. И только потому, что оно, видите ли, несколько умнее других биологических сообществ, среди которых живет. Но ведь эти сообщества бесконечно интеллигентны и не могут служить критерием, не так ли?
И еще: это человечество настаивает на том, чтобы и другие величали его разумным и считали его таковым. Оно ничего не знает о других, но тем не менее называет их „собратьями по разуму“. Подумать только — братья! По разуму!
Выходит, что любое существо, если оно умнее вола, черепахи или обезьяны, — разумно, причем на метагалактическом уровне! Я астронавт и привык мыслить в галактических масштабах, и это пояснение совершенно необходимо, господин Генеральный секретарь. Я, Альфред Медухов, могу Вам заявить, причем со всей ответственностью, что другие не считают нас ни братьями, ни разумными существами.
Большой светло-желтый дом в ста сорока километрах от ближайшего населенного пункта, бассейн, теннисный корт, стриженые лужайки с рыхлыми кротовинами. Суперлюкс, Альфред, ничего не скажешь. Двенадцати роскошных комнат вполне достаточно, чтобы свихнуться.