— Вот тебе зеркало, — ответила Ведьма. — Надеюсь, ты еще помнишь свое лицо!
В зеркале отразилось мое лицо, но я уже сомневался во всем, что видел в этом доме.
„Зеркало может не отражать моего настоящего облика“.
— Посмотрись в бассейн или в озеро.
Озеро в саду покачивало отраженную луну, а где-то рядом вздыхали эоловы арфы. Я посмотрел на свое отражение. Да, это был я, только как будто немного изменившийся в лице, но при лунном свете любое лицо меняется. Пока я разглядывал свое отражение, что-то случилось с эоловыми арфами. Они играли вторую часть квартета Шуберта „Девушка и смерть!“ Не знаю, имеете ли вы понятие, что такое эолова арфа — это натянутые струны, которые дрожат и звенят на ветру. Потому и называются они эоловыми. Эол — бог ветров. Нет, они не могли играть „Девушку и Смерть“, и все же я слушал Шуберта, — вторая часть, анданте кон мото! Я поискал глазами Ведьму, чтобы она мне все объяснила. Она лежала на мраморном парапете, окаймляющем озеро, волосы рассыпались, и концы их ниспадали в воду. Она казалась мертвой. Я побежал к ней, взял ее за руку. Холодная. Я закричал, схватил ее и тогда почувствовал тепло ее тела. Руки ее медленно приподнялись и обняли меня.
С той минуты я словно впал в забытье, длившееся ночь или десять ночей. Не помню. Помню только, как проклинал свет и ждал сумерек, чтобы броситься в сад, разыскивая ее. Я находил ее в самых неожиданных местах — в зарослях бурьяна у ограды, на спине лебедя-лодки посреди озера, а иногда снимал ее с какого-нибудь чудовищного дерева. Я потерял голову. Но наваждение как рукой сняло, когда ящерица — золотое украшение, которое она носила в волосах, — ожила и скрылась в траве.
Она усмехнулась:
— Что тут странного, что ведьма украшает себя ящерицами?
— Это отвратительно!
— Ящерица — такой же элемент природы, как я сама. Может, я тоже кажусь ей отвратительной. Мы, люди, не привыкли считаться с мнением животных и всего остального, что нас окружает. Я частица космоса, и ничто во всем бесконечном космосе мне не чуждо — ни ящерицы, ни созвездия, ни боярышник на меже в поле, ни самый подлый изверг рода человеческого.
— Тогда зачем преображать этих извергов?
— Более сильные, более развитые, лучше организованные виды, существа высшего порядка всегда способствуют эволюции низших. Если бы зайцу не приходилось спасаться от погони, он бы не бегал так быстро, если бы антилопы были медлительными и глупыми, лев не научился бы сидеть в засаде. По сути дела, все виды взаимно совершенствуются. Только некоторые из них быстрее проходят этапы эволюции, — они-то и способствуют развитию следующих, а потом исчезают. Все на свете зарождается и исчезает. От взрыва мертвых звезд рождаются новые миры. Миры порождают жизнь, которая своей смертью поддерживает новую жизнь. И все виды и все миры в конечном итоге равны. Все сделаны из одной звездной материи.
— Почему тогда ты изо всех сил стараешься сделать людей умнее и добрее?
— Помогаю совершенствованию видов.
— Я тоже вхожу в число этих „видов“? И, наверное, ты оживишь во мне какого-нибудь мертвого гения.
— Не говори глупостей. Неужто ты думаешь, что я бы пожертвовала Коперником, чтобы сделать из него Гюго? Я же тебе объяснила, что делаю гениев из отходов, а не из других гениев.
— Но я не уверен, что я — это я. Может, ты лишила меня памяти, может, привила мне чужие мысли, может… все может быть. От тебя всего можно ожидать.
— Чтобы убедить тебя в моей добронамеренности, я готова на очень рискованный для меня шаг. Мы поедем в город, где тебя больше всего знают. Там в банке у тебя есть сейф. Открывается он только от прикосновения твоих пальцев. Отпечатки пальцев пока еще никому не удалось изменить. Ты убедишься, что ты есть ты, представишь свои произведения, получишь признание как композитор, а я между тем тоже попробую сделать кое-какие свои дела.
И мы отправились. Пешком. У какого-то ручейка присели отдохнуть. Я положил голову ей на колени и… заснул. Когда проснулся, голова моя все так же лежала у нее на коленях, но мы находились в роскошно обставленной комнате со спущенными шторами.
— Пора! — сказала она. — Уже одиннадцать, а твой профессор бывает в консерватории до двенадцати. Не мешало бы тебе побывать у него.
Профессор встретил меня с распростертыми объятиями и с нескрываемой радостью: