Замечательный мужик был Тюнин, и потому мне так больно за него. Наверное, эта его почти автоматическая готовность к самопожертвованию заставила вскочить и меня, хотя я, как каждый, записавшийся в хрононавты, не менее автоматически заранее простился с жизнью.
— Подождите, товарищи! — восторженно крикнул я. — Трусов среди нас нет, это ясно, и каждый готов пожертвовать жизнью, чтобы проверить гениальное изобретение, которое в корне изменит судьбу человечества… — и так далее и тому подобное. Экзальтированные фразы, подходящие к случаю и нужные для того, чтобы оправдать мое предложение. — Но опыты показывают, что принцип движения во времени одинаково действует в обоих направлениях. Раз открытие сделано, значит, в следующие века оно будет усовершенствовано до предела, разве не так? Спрашивается, зачем посылать нас в прошлое, откуда мы не вернемся? Я люблю иногда ходить в гости к дедушке и бабушке, но платить жизнью за такое сентиментальное путешествие мне не хотелось бы. Все-таки я не морская свинка. Неохота мне жить в прошлом, неинтересно. Исторических романов в библиотеках хоть пруд пруди. Пошлите меня на век-другой вперед, и мои правнуки порадуются прадедушке и с еще большем радостью пошлют обратно, — тут я попробовал попасть в тон Тюнину.
Коллеги шумно поддержали меня, а ученые заулыбались до ушей. Я-то воображал, что утер им носы, потому что сами они до этого не додумались, а они, подлецы, в сущности, того и хотели, чтобы мы первыми это сказали, чтобы добровольно взяли на себя ответственность за новый вид опытов. Само собой, они возражали — ровно настолько, чтобы сильнее разжечь наш энтузиазм: мол, предложение логично, но если потомки обладают такой аппаратурой, если вообще владеют переброской во времени, почему они до сих пор не дали о себе знать? Очевидно, и оттуда возвращение не гарантировано…
— Ну, еще неизвестно, во что они на нас смотрят. Небось, даже потешаются над нами, — отозвался кто-то из коллег-испытателей, а я подытожил:
— Это тоже лучше проверить, попутно с испытанием нашей аппаратуры. Иначе дело кислое.
А дело пошло, в общем, весело, то есть в привычном для космонавта-испытателя стиле. Конечно, сначала — скорое и не особенно веселое прощание с близкими. Но и они как будто уже попривыкли, потому что, так или иначе, ты каждый раз возвращаешься, — они ведь никогда не знают, какая именно модель космолета проходит испытания. К счастью, меня эта неприятная процедура не касалась: людей, с которыми надо специально прощаться, у меня почти нет. Потом — детальное изучение трансляторной аппаратуры, обычные и вновь придуманные тренировки, медитация по образцу древних сектантов, которые таким образом якобы сливались с вечностью, что очень хорошо помогает полной душевной концентрации, и не менее древние прыжки с парашютом, о которых мы давным-давно забыли. Хотя, как нас уверяли, полет сквозь время походил на падение, но без парашюта. Откуда им это было известно, когда ни один из них не летал сквозь время и не падал с парашютом, — это их секрет, но сравнение оказалось довольно удачным.
Первым полетел Тюнин, потому что первым дал согласие. На шесть месяцев вперед. Как говорится, взмыл в небытие на крыльях удара по времени в миллиарды вольт. Через шесть месяцев он объявился в центре полигона, ошеломленный, глуповато ухмыляющийся, но чудеснейшим образом воскресший.
Переброска осуществлялась вертикально, но так как время все же неотделимо от пространства, то получалось известное смещение. Для краткого полета полигона хватало: пятьдесят квадратных километров пустыни. Однако где приземлится хрононавт, улетевший на сто лет вперед, никто не знал, хотя, как и полагалось по правилам, была разработана добрая сотня сценариев. Теперь-то предстояло выяснить, так ли неумолим принцип неопределенности или при этом типе движения все же существует известная коррелятивная связь между временем и пространством. А это можно было проверить, только выстреливая людей в будущее.
Я полетел вторым, тоже на шесть месяцев. С недельными интервалами после меня вылетели Крейтон, Мегов, Мельконян, Финци. Целый год мы провожали и встречали друг друга без осечки в разных концах полигона. Наши впечатления совпадали почти полностью. Мы действительно будто падали с нераскрывшимся парашютом, чувствовал и ускорение, разве что не свистел навстречу сгустившийся воздух в темном туннеле, стены которого далеко и бледно светились смутно различимыми цветами радуги. Видимо, это было нечто вроде эффекта Допплера на временно-пространственном фоне Вселенной. Я назвал бы это падение иначе — туннель как будто всасывает пилота с силой, мощность которой невозможно определить, и легко выплевывает в другом конце в определенное время. Падаешь шесть секунд, и ни мозг, ни чувства не прекращают нормальной работы в эти секунды, которые уносят тебя на шесть месяцев вперед. В последнюю миллионную частицу шестой секунды парадоксальное движение, по-видимому, превращалось в движение обыкновенное, но удар был таким коротким, что затухал в металлической поверхности скафандра. Он ощущался как электрический удар ничтожного напряжения. Сумасшедшие ощущения налетают потом. Сами подумайте: считаешь в уме от двадцати одного до двадцати семи, а посмотрев на циферблат хронометра, видишь, что прошло шесть месяцев.