Но перехитрить мне никого не удалось:
— Это вы откроете сами.
Теряя силы, я прохрипел:
— Скажите, что я могу передать…
— Не делайте глупостей, мы страдаем от них больше вас самих.
— Вы очень любезны! — я задыхался от внезапно накатившей злобы. — Благодарю за сердечную…
Меня равнодушно прервали:
— Не сердитесь за правду, Иванов, человеку вашей профессии это не к лицу. Перебрасываем вас на старт. Следуйте командам автомата.
Даже „прощай!“ не сказали! Какая-то сила понесла меня вверх, налево, направо, вытряхнула из гроба. Перед глазами запрыгали огоньки, по-моему, просто от злобы и от качки после долгой неподвижности. Послышался другой голос. Его резонирующий металлический тембр напоминал автоматов, которые командуют стартами и у нас. Я подчинялся тоже автоматически, по долголетнему навыку. Да и к чему беспокоиться? Раз воспоминания мои уже написаны, значит, я вернусь живым. А если бы я остался?
Но этот вопрос я задал себе позже. Он мне и в голову не приходил, даже тогда, когда я заорал, что хочу остаться. И не только из-за грубого обращения, хотя держались они так, что само желание остаться гасло. Я — не Крейтон, легкомысленный сопляк, из-за которого пришлось заплатить двумя годами жизни за каждый вопрос. И за каждый ответ, который, в сущности, никакой не ответ, потому что мы все это знаем и сами.
Впрочем, разве не так бывает каждый раз, когда мы обращаемся к будущему с вопросами, забывая, что будущее — не что иное, как продолжение самих нас?
Обратный путь показался мне короче. Наверное, потому, что трансляторы у них усовершенствованы, а может, я просто забыл считать в уме, потому что как дурак продолжал задавать голосу из будущего всякие вопросы и ловил собственные мысли, пестро туманные, как стены допплерова туннеля. Куда же все-таки летают наши нелюбезные правнуки? Раз у них такие принципы, они не шляются во времени по Земле. Значит, надо искать туннель во времени-пространстве! И тогда, наконец, можно выйти за пределы Солнечной системы, быстро и надежно добраться до других звезд по гораздо более пестрому и веселому туннелю через чертово время-пространство…
Моя злость быстро улеглась. А когда я вернулся внезапно одряхлевшим стариком — я еще в полете почувствовал, как дряхлею и покрываюсь морщинами после каждого своего вопроса и каждого вывода, — и „мудро“ поведал свои мысли тем, кто послал меня с завязанными глазами в следующий век, то помимо прочего оказалось, что я не открыл ничего нового: теоретические разработки, как положено, давно уже шли параллельно с нашей работой, а через пять лет на Марсе построят дублирующий полигон, чтобы продолжать эксперименты в Космосе.
Конечно же, я впал в ярость и ругался, насколько хватило сил. Но мне напомнили, что каждое революционное открытие неизбежно проходит период закономерных плутаний, пока не найдет настоящего применения, что проверять его надо по всем направлениям и вскрывать все возможности. Это банальная истина, и мы, испытатели, очень хорошо ее знаем, потому что вывозим ее блестящие доказательства на своем горбу. Но когда платишь за истину двадцатью годами жизни, она перестает быть банальной. В ее свете самый подвиг становится двусмысленным, как бы там тебя ни возвеличивали за то, что ты дал человечеству.
В сущности, я страдаю не только потому, что потерял кусок жизни. Мой доклад приняли с доверием, хотя в записывающей аппаратуре не сохранилось ни звука, ни образа, — казалось, все стерто мощным магнитным полем. Все мои сведения приняли как логичные и разумные. Но я все больше теряю уверенность, что этот разговор действительно состоялся. Я не могу опереться на какие бы то ни было зрительные воспоминания, и мне все явственней кажется, что я проделал замкнутый круг через время-пространство, что разговор с потомком состоялся только в моем мозгу, сбитом с толку деформацией времени. Потому что, попав в замкнутый круг, начинаешь задавать бессмысленные вопросы, чтобы получать бесплодные ответы.
Что такого сказал мне голос, чего бы я сам не мог себе сказать?
И вот я сижу перед диктофоном — погубленный, раздвоенный человек, развалина, а не железный космонавт-испытатель! Врачи продолжают подштопывать меня и уверяют, будто я останусь трудоспособным еще лет двадцать, но мне столько не надо. Хватило бы сил лет на пять — столько-то они гарантируют, — а там первым полечу через новый туннель, когда будут готовы сооружения на Марсе.
Только этим и держусь… Иногда на меня накатывает мстительное веселье, как вот сейчас, и я стараюсь подстроить каверзу тем, кто утверждал, будто они читали эти мои воспоминания, силюсь продиктовать что-нибудь другое, совсем не то, но в последний момент меняю решение. Я-то ведь не знаю, что они читали! Значит, опять-таки я в дураках. И тогда мне становится по-настоящему весело: я вижу, как в некий день там, в будущем, торжественно возлагают венки и держат речи перед Памятником первым хрононавтам, под которым я лежу рядом с Тюниным.