В дальнем конце площадки в воздухе летал футбольный мяч, со свистом проносились бейсбольные мячи, хлопали битки, мелькали кулаки. Дверь конторы была широко открыта, стол пуст, на стуле — никого, а под потолком горела одинокая лампочка.
Андерхил споткнулся, зажмурил глаза и, издав вопль, упал на землю. Тело сжалось от острой боли, странные слова слетали с губ, все кружилось перед глазами.
— Ну, вот и ты, Джим, — произнес чей-то голос.
Зажмурив глаза, визжа и вопя, мистер Андерхил взбирался по высокой металлической лестнице; в горле першило от крика.
Открыв глаза, он увидел, что сидит на самой верхушке гигантской, отливающей свинцовой голубизной спусковой горки высотой не менее чем в десять тысяч футов, а сзади на него напирают другие дети. Они толкают и бьют его, требуя, чтобы он спускался вниз, спускался вниз!
Он посмотрел вниз и далеко в конце площадки увидел человека в черном пальто. А у ворот стояла женщина и махала рукой. Потом мужчина и женщина стояли рядом и смотрели на него, махали ему руками и кричали:
— Не скучай, Джим, не скучай!
Он закричал и, все поняв, в ужасе посмотрел на свои маленькие худые ручонки, а потом на далекую землю вниз. Он чувствовал, как из носа течет кровь. Вдруг рядом очутился этот мальчишка, Маршалл.
— Хи-э! — крикнул он и изо всех сил пнул его кулаком в зубы. — Всего каких-нибудь двенадцать лет, пустяки! — крикнул он, заглушая рев площадки.
— Двенадцать лет! — подумал мистер Андерхил, чувствуя себя в западне. У детей — свое чувство времени. Для них год равен десяти. Нет, перед ним не двенадцать лет детства, а целое столетие, столетие этого кошмара!
— Эй, ты, спускайся вниз!
Сзади его обдавали запахами горчичных припарок и скипидарной мази, земляных орехов и жевательной резинки, запахами чернил, бечевы для бумажного змея, борного мыла, тыквенных масок, оставшихся от праздника “всех святых”, и масок из папье-маше, запахами подсыхающих ссадин и болячек; его били, щипали и толкали вниз. Кулаки поднимались и опускались, он видел злые лисьи морды, а внизу у ограды стояли мужчина и женщина и махали ему рукой. Он закричал, он закрыл лицо руками, он чувствовал, как сочится из носа кровь. Его подталкивали все ближе и ближе к краю пропасти, за которой была бесконечность, было ничто.
Головой вперед, со скрежетом и свистом он ринулся вниз, а вслед за ним понеслись десятки тысяч чудовищ. За минуту до того, как он шлепнулся о землю, врезался в гущу барахтающихся тел, в голове его пронеслась, не задерживаясь, мысль: “Да ведь это же ад, сущий ад!” И никто из этой груды копошащихся существ не подумал бы опровергнуть ее.
Рэй Бредбери
И КАМНИ ЗАГОВОРИЛИ…
Освежеванные туши внезапно возникли перед взором и пронеслись мимо в дрожащем раскаленном воздухе зеленых джунглей. Тошнотворный запах падали ворвался в открытое окно машины. Леонора Уэбб нажала кнопку, и стекло со свистом поднялось.
— Как ужасны эти мясные лавки на открытом воздухе, — сказала она.
Зловоние все еще держалось в воздухе, напоминая о войне и несчастьях.
— Ты заметил, сколько мух!
— Да, чтобы выбрать кусок мяса в такой лавке, надо прежде хорошенько похлопать по туше рукой, чтобы мухи разлетелись.
Машина круто свернула на повороте.
— Как ты думаешь, нас пропустят через Хуаталу?
— Не знаю.
— Осторожно!..
Но он слишком поздно заметил на шоссе какие-то блестящие предметы. С пронзительным свистом спустила передняя шина. Подпрыгнув, машина остановилась. Уэбб открыл дверцу и вышел. Джунгли дышали зноем и молчали; шоссе в этот полуденный час было пустынно. Он осмотрел переднее колесо, не переставая ощупывать револьвер в кобуре под мышкой.
Блеснув на солнце, опустилось боковое стекло.
— Шина сильно повреждена? — спросила Леонора.
— Окончательно.
Он поднял с шоссе блестящий предмет.
— Куски мачете[4] и острия установлены навстречу машине. Наше счастье, что мы наехали только одним колесом.
— Но зачем это?
— Ты сама прекрасно знаешь зачем.
Он кивком указал на газету, лежавшую на сиденье.
“4 октября 1963 года.
Соединенные Штаты и Европа безмолвствуют. Радиостанции США и Европы молчат. Везде царит великое безмолвие. Война пришла к концу.
Предполагают, что большинство населения США погибло. Большая часть населения Европы, России, Сибири уничтожена, Век белой расы пришел к концу”.
— Все произошло так неожиданно, — промолвил Уэбб. — Еще неделю назад мы собирались провести наш отпуск, путешествуя. А потом свершилось все это.
Они оторвали взгляд от газетного заголовка и посмотрели на молчавшие джунгли. Громада джунглей ответила дыханием зноя, шелестом трав и листвы, сверканием миллиардов изумрудных и бриллиантовых глаз.
— Будь осторожен, Джон!
Автоматический домкрат со свистом приподнял машину, и она как будто повисла в воздухе. Джон Уэбб торопливо ткнул ключом в правое колесо. Оно тут же соскочило, хлопнув, как пробка, выбитая из бутылки. Понадобилось всего несколько секунд, чтобы поставить на его место новое, а старое колесо с поврежденной шиной откатить назад и спрятать в багажнике. Проделывая все это, Джон Уэбб не снимал руки с револьвера.
— Пожалуйста, не стой на виду.
— Итак, началось. — Он чувствовал, как от зноя тлеют волосы на затылке. — У плохих вестей длинные ноги.
— Ради бога, Джон, помолчи. Тебя могут услышать.
Он взглянул в сторону джунглей.
— Что ж, я знаю — вы там!
— Джон!..
Он крикнул молчавшим джунглям:
— Я вижу вас!
Торопливо, лихорадочно послал в них пули — одну, вторую, третью, четвертую, пятую…
Джунгли проглотили их, не шелохнувшись. С резким звуком, напоминающим звук рвущегося шелка, пули исчезли в многомильной бездне изумрудной листвы, гигантских стволов, влажных запахов и безмолвия. Почти тут же замерло короткое эхо. За своей спиной Уэбб слышал мягкое пофыркивание автомобильного мотора. Он обошел вокруг машины. Сев в машину, он захлопнул дверцу и запер ее. Когда он перезарядил револьвер, они снова тронулись в путь.
Они ехали не останавливаясь.
— Ты что-нибудь видишь?
— Нет. А ты?
Она отрицательно мотнула головой.
— Ты ведешь машину слишком быстро.
Он вовремя уменьшил скорость. На повороте, справа у обочины снова сверкнули обломки мачете. Он свернул влево и объехал их.
— Негодяи!
— Нет, они всего лишь люди, у которых никогда не было таких машин, как эта, и еще многих других вещей.
Что-то ударилось о приспущенное боковое стекло, и по нему растеклась струйка бесцветной жидкости. Леонора посмотрела на небо.
— Будет дождь?
— Нет, это какое-то насекомое.
Еще легкий стук по стеклу.
— Ты уверен, что это насекомое?
Щелк, щелк, щелк…
— Подними стекло! — крикнул он, прибавляя скорость.
Что-то упало ей на колени. Он наклонился и посмотрел.
— Стекло, быстро!
Она нажала кнопку. Стекло поднялось. Она тоже взглянула на колени — в подоле юбки лежал, поблескивая, крошечный дротик, какими стреляют из духовых ружей.
— Не прикасайся к нему руками, — сказал он. — Заверни его в носовой платок, — потом мы выбросим его.
Машина мчалась со скоростью шестьдесят миль в час.
— Это только здесь опасно, — сказал он. — Мы скоро выберемся отсюда.
О стекло все время что-то ударялось и отскакивало, словно крупинки града.
— Зачем это? — спросила Леонора. — Ведь они даже не знают, кто мы.
— К сожалению. Людей, которых знаешь, труднее убивать.
— Я не хочу умирать, — сказала она просто. Он сунул руку под пиджак.
— Если со мной что-нибудь случится, револьвер вот здесь. Воспользуйся им и, ради бога, не раздумывай.
Она ближе придвинулась к нему. Машина мчалась со скоростью семьдесят пять миль в час по прямому как стрела шоссе. Они ехали молча.