Герт помрачнел.
– Наверху всех наповал. Сам понимаешь – жены, дети... Дед сказывал – страсть сколько народу ума лишилось, а то и руки на себя наложило. Однако ж люд крепкий, горняки, пережили как-то.
Я пораженно покачал головой. В глазах молча слушавшей Гейрскёгуль тоже мелькнуло странное выражение – сочувствие?
– И после такого ужаса все равно остались здесь, не ушли?..
– Ну, говорю же, упрямцы, корни глубоко сидят. Хотя ктой-то и разбежался, не без того. Меньше трехсот душ осталось в поселке.
– А теперь – семьсот? – уточнил я. – Ни черта не понимаю. Ну, ты же говоришь, семьи, оставшиеся на поверхности, погибли... А население все равно увеличилось. Как же вы... без женщин?
– Тю, святые комиссары! – захохотал Герт. – Вот чего тебя пробрало! Нда, без женщин особо не расплодишься. На ветках младенцы не растут.
Судя по ухмылке, гардариканец явно наслаждался моим удивлением. Скандинавка тоже подошла поближе – несмотря на непроницаемое выражение лица, ее явно заинтересовала эта тема.
– Ладно, рассказывай, что ли, не томи. Где же вы взяли женщин? Вот твоя собственная мать – кто она?
– Места надо знать! – хвастливо заявил Герт, но потом заговорил серьезнее. – Поначалу, конечно, даже те, кто пережил, решили, что конец беспросветный пришел – только помирать. Толку-то жить – без продолжения рода, никого после себя не оставить? Никому не передать своих дел, да и земли своей, в конце концов. Не по-нашему это, не по-советски.
– В смысле?.. – не понял я. – Что значит «не по-советски»?
– Так ведь советская власть у нас. Была... да и будет еще, надеюсь. Сейчас, правда, черт поймет, какой тут строй. Дед Эрнст говорит, что вообще навроде как первобытнообщинный. Регресс, понимаешь. У нас-то во Фрайтале все как надо – коммунары, советы, по всем делам голосуем, хозяйство общее. А вот вокруг народец несознательный: что Вак в последнее время на себя одеяло тянул, самодур чертов, ленивая свинья!.. – Герт сплюнул под ноги, на дырчатый металлический настил эстакады, по которой мы неторопливо шагали за разговором. – ...Что здесь, в Домах – староста мухлевать с десятиной стал, говорят, часть таил, часть в рост давать начал беднякам. Недовольны людишки-то.
– Это все интересно, конечно, только я все равно не понял, про какую советскую власть ты толкуешь. Не говоря уж про то, что мы забыли, с чего начали – про нехватку представительниц прекрасного пола, – заметил я.
– Так я ж и пытаюсь объяснить, не перебивай! – рассердился гардариканец. – Советская власть, если по-простому, это когда трудящиеся – ну, то есть, рабочий класс – выгнали капиталистов-эксплуататоров к чертям и сами зажили, своим умом. Потому и зовут – коммунары.
– А!.. Как у Маркса! – воскликнул я, вспомнив недавний разговор с Грегорикой. Герт удивленно присвистнул.
– Эге, да ты не совсем темный, хоть и аристократ. У вас-то там в Либерии, навроде как, даже монархический строй остался? Вот уж замшелые ретрограды, право слово!
– Устарелые у тебя сведения – в Либерии давно уже парламентская республика, – обиженно парировал я. – И тоже мне, нашел аристократа!
– А то! Скажешь, нет?.. Кто там сразу над тобой стоит, принцесса имперских кровей? Непосредственный начальник, как бы. А уж короли-то с простым народом наверняка якшаться не будут, – прищурился гардариканец. – Хотя принцесса ничего, боевитая, и не сказать, чтоб особо высокомерная. Ну, это наверняка лишь на первый взгляд. Против классовой сущности не попрешь!
– Не особо я понимаю в твоих классовых сущностях, но насчет меня ты пальцем в небо попал: я простой студент, учусь на инженера-механика, в предках лишь военные и инженеры, никакой особой знати. Да и династия Тюдоров давно уже отреклась от престола. Принцесса пользуется уважением лишь по традиции, реальной власти или какого-то там особого императорского двора не имеет. И повторяю еще раз: у нас давно уже не монархия, а республика, и на знаменах – демократия и свободы!
– Свободы для одних капиталистов, поди? Что цари, что буржуи – одинаково кровопийцы трудового народа! – разгорячился Герт. – Надо выгнать их взашей, утвердить власть пролетариата и строить новую жизнь... хотя, и вот так бывает. Строишь, строишь, а потом раз – и одни пустоши и угольки... – мрачно закончил он.
– Ничего у тебя не поймешь. Чем тебе так капиталисты досадили, где они теперь?.. Но вот строить у твоих предков получалось, с этим не поспоришь, дружище, – примирительно заметил я, обведя рукой гигантский геодезик, и добавил: – И, слушай, ты на удивление хорошо образован, раз тебя заботят эти дела прошедших лет. Даже у нас, в лучших колледжах, мало кого интересует история – почти всем плевать, что творилось в прежние времена.