— Но теперь…
— Теперь это похоже, но все же отличается. Теперь я знаю, что однажды умру, и это по-прежнему страшно, но отнесено в будущее. Но то, что пугает меня теперь, — то, что я не думаю, что я… Нет, вероятно, это ближе к… Хм-м. Странно. Минуту назад это было столь ясным, а в следующий миг я с трудом могу вспомнить,
о чем мы говорили.
— На самом деле вы не хотите сейчас думать или вспоминать о том, что заставляет вас испытывать страх.
— Это правда. Действительно, не хочу.
— Вам бы хотелось просто все забыть.
— Если бы я и вправду мог, да, я хотел бы. Когда я лежал в постели эти шесть месяцев, я пытался забыть об этом всеми возможными способами. Я говорил вам о телевизоре, чтении, двух часах занятий бизнесом. Но я и не начинал говорить вам обо всем, что перепробовал. Вы знаете, что существуют целые книги о том, что делать людям, прикованным к постели? Вязание, пасьянсы, головоломки, надписывание конвертов для благотворительных организаций… Я все это перепробовал, и…
Я перебил:
— …И сейчас вы опять пробуете нечто похожее. Пробуете увести нас от ясного понимания того, что вас пугает.
— Нет, я как раз думал об этом… Хм-м-м. Ну, может быть… Как бы там ни было, дело в том, что у меня возникает это ужасное чувство, что на самом деле я не существую, что в каком-то смысле я плод своего собственного воображения. Хм-м. Я не знаю, что это значит. Это напоминает мне изречение Беркли: «Быть — это быть воспринимаемым». И если никто не воспринимает меня, я не существую. Если я ничего не делаю, я не существую. И внезапно испаряюсь, просто исчезаю.
— Сейчас вы не кажетесь очень испуганным этим обстоятельством. — Фактически Лоренс выглядел очень отстраненным от своего испуганного Я и очень схоластичным. В самом деле, еще и Беркли процитировал.
— Я отгородился от этого. Я и сам чувствую, как заботливо я абстрагировал это — как будто это часть курса философии.
И он продолжал отгораживаться от этого остаток сеанса и некоторое время спустя. Случайно во время сеанса Лоренс действительно попытался войти в соприкосновение со своими страхами, но либо он был слишком напуган, чтобы погрузиться в них полностью, либо оставался слишком равнодушным наблюдателем, чтобы вступить в контакт с самим собой.
1 сентября
Иногда страхи возвращались — хотя Лоренс считал, что теперь уже реже. Он старательно искал способ предупредить эти моменты и постоянно пытался найти какой-то смысл своего бытия. Через два месяца после описанного выше сеанса Лоренс обрисовал текущую стадию своих поисков подтверждения своего существования:
— Я не верю в Бога, как вы знаете. По крайней мере, в того Бога, о котором мне рассказывали в воскресной школе, когда я был ребенком. И, кроме того, это не является ответом на мой вопрос. Хм-м. О, сейчас я говорю об этом спокойно и рационально, но иногда по ночам, когда дом затихает, я начинаю думать об этом, и меня охватывает страх. Я не могу дышать, не могу лежать спокойно, не могу оставаться в постели. Я встаю, накидываю халат, брожу вокруг, словно ищу чего-то, но не знаю, что я ищу. Хм-м. Вернее, знаю. Себя. Я ищу себя, но не уверен, что узнаю себя, если найду…
— Вы говорите так, как будто ищете какую-то физическую, осязаемую вещь, как будто вы могли бы заглянуть в кухню и внезапно обнаружить свое Я на обеденном столе, где вы его оставили, а потом забыли.
— Да, знаю. Хм-м. Но на самом деле я знаю, что это не так. И все же я не знаю, чего я ищу. Я знаю только, что не смогу по-настоящему успокоиться, пока не найду это. Даже сейчас, когда я снова работаю полный день, передо мной все еще возникают вопросы, когда я меньше всего их ожидаю. И затем меня прошибает холодный пот, и горло перехватывает…
Когда Лоренс покинул офис, я подумал о том, что та вещь, которую он так безнадежно ищет, находилась вместе с нами в кабинете, но он не мог видеть ее. Его бытие выражалось в самом факте нашего разговора, в его увлечении нашей совместной работой, в его невысказанном, но очевидном убеждении, что он в конце концов обнаружит свое Я. Его бытие состояло не в содержании, а в процессе его разговора, в его постоянных усилиях и в вере в нашу работу.