В наших местах гималайский медведь зимой питается желудями. Медведи весят много, а желуди растут на самых кончиках дубовых веток, поэтому, чтобы добраться до них, медведи пригибают ветки к стволу дерева. Некоторые из этих веток только трескаются и остаются годами зелеными, другие обламываются — какие-то из них падают на землю, уже очищенные от желудей, а остальные так и свисают на лоскутах полуотодранной коры. Я уже перебрался через ущелье и попал в густой подлесок, когда до меня донесся какой-то треск. Оцепенев от страха, я застыл на месте, в то время как звук становился все громче и громче, пока что-то большое с шумом не упало прямо передо мной. Это была всего лишь ветка, которую медведь оставил раскачиваться на дереве. Порыв ветра обрушил ее вниз, но даже если бы это была не ветка, а самый крупный медведь во всей Азии, то и он не смог бы испугать меня больше. Все мужество, с которым я так долго собирался, чтобы дойти до брата, исчезло без следа, и обратно к своей скале я почти полз. Если нормальный человек способен умереть от страха, то я бы в ту ночь обязательно умер, и много раз потом.
Красноватый отблеск заката постепенно угасал за горой, и небосклон уже потемнел, когда из темноты появились неясные очертания фигуры и радостный голос окликнул меня: «Ты ведь не испугался, правда?» Том сказал, что подобрал мое ружье, и, когда я ответил, что теперь мне не страшно, он вернул его мне, ведь он был понимающим и очень умным братом.
Том придерживался правила отправляться на охоту спозаранку, и в то утро, когда он взял меня с собой охотиться на павлинов, он поднял меня в четыре часа утра, велев умыться и одеться по возможности тихо, чтобы не разбудить остальных членов семьи. Полчаса спустя, подкрепившись чашкой чая и домашними бисквитами, мы в темноте пустились в семимильный путь до Гаруппу.
За свою жизнь я наблюдал большие изменения, происшедшие в лесах Тераи[6] и Бхабара. Часть этих изменений была вызвана вмешательством человека, другие произошли по естественным причинам. Там, где теперь заросли кустарника, были когда-то густые девственные леса, а там, где теперь лес, широко расстилались открытые пространства, поросшие травой и дикой сливой. На юго-востоке от Гаруппу, где сейчас джунгли, в то время, о котором я пишу, росла трава до пояса и сливовник. В такое-то место и отправились мы с Томом в то декабрьское утро: ведь слива уже созрела, и была абсолютная уверенность, что это привлекло не только оленей и свиней, но и павлинов.
В Гаруппу было еще темно, поэтому мы расположились рядом с родником и, наблюдая, как на востоке постепенно светлеет, слушали пробуждение джунглей. Со всех сторон закричали кустарниковые куры, пробуждая ото сна бесчисленное множество птиц помельче; те, стряхнув росу с оперения и открыв глаза, тоже возвещали рождение нового дня. Вскоре павлины, ночевавшие на исполинских деревьях симула, начали спускаться на траву и присоединять свои пронзительные крики к общему голосу джунглей, и когда восходящее солнце тронуло самые верхние ветви симулового дерева, находившегося в нашем поле зрения, двадцать или более павлинов, сидевших группами на его раскидистых ветвях, слетели к зарослям сливовника. Проследив за ними взглядом, Том выбил трубку о подошву и сказал, что подошло нам время войти в джунгли. Роса, испаряясь с этих низинных земель, поднялась на высоту около тридцати футов, и влага, конденсируясь вверху на листьях деревьев, капала вниз, по звуку и виду напоминая дождь. Трава, доходившая Тому до пояса, а мне — до подбородка, была покрыта каплями, и уже через несколько ярдов моя одежда прилипла к телу. Это было вдвойне неприятно, потому что утро выдалось страшно холодным.
Держа направление на симуловое дерево, мы вспугнули десяток или дюжину павлинов, и все они, за единственным исключением, отлетев немного, скрылись в зарослях травы. Один же, самец в полном оперении, круто взлетел вверх и устроился на ветке симула. К моему огромному удовольствию, Том передал мне свое замковое ружье двенадцатого калибра и сказал, чтобы я шел вперед и подстрелил павлина. Расстояние до павлина было примерно сто пятьдесят ярдов. Пройдя около сорока из них, я остановился и собрался было взвести курок, как услышал тихий свист и, оглянувшись, увидел Тома, машущего мне рукой. Когда я вернулся, он сказал, что с места, где я остановился, невозможно попасть в цель. Я пояснил, что остановился не для того, чтобы выстрелить, а для того лишь, чтобы подготовить оружие. Тогда Том предупредил меня, что никогда не следует так поступать, потому что, находясь в высокой траве, где всегда можно случайно споткнуться или попасть ногой в незамеченную нору, опасно держать взведенное ружье. «Теперь, — сказал он, — отправляйся назад и попробуй снова». Со второй попытки — воспользовавшись как прикрытием росшим тут большим сливовым деревцем — я незаметно подобрался совсем близко к цели. Дерево симул стояло без листьев, но было сплошь усыпано большими красными цветами, и сидящий на обращенной ко мне ветке и переливающийся в косых лучах солнца павлин был самым прекрасным из всех, когда-либо мною виденных. Пора было стрелять, но мое волнение и окоченевшие пальцы не позволяли мне взвести курок, и, пока я соображал, что же делать дальше, павлин улетел. «Ничего страшного, — успокоил меня подошедший Том. — В следующий раз тебе повезет больше». Но в то утро больше ни одна птица не взлетела на дерево, где я смог бы в нее прицелиться. После того как Том подстрелил петуха кустарниковой курицы и трех павлинов, мы вышли из травы и зарослей дикой сливы и, вернувшись на дорогу, направились домой, где нас ждал поздний завтрак.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Благодаря этим трем урокам, так подробно мной описанным, я получил, по мнению старших, достаточное представление о джунглях. Мне показали, как обращаться с ружьем и как из него стрелять, взяли в джунгли, где водились тигры и медведи, с целью, как я думал, показать мне, что нет причины опасаться животных, если они не ранены. Такие уроки, когда их хорошо усвоил еще в молодости, никогда впоследствии не забываются, а я усвоил свои уроки хорошо. Так или иначе, я считаю, что они были мне полезны, поскольку пробудили интерес к охоте, стрельбе и рыбной ловле, чему я рад. Хорошо, что мне приходилось самостоятельно принимать решения и не надо было поступать так или эдак только потому, что взрослые считали это необходимым для мальчика моего возраста.
Мальчишки ведь не такие глупые, и если есть возможность заниматься охотой или рыбалкой, — а в большей части районов Индии они есть, — не надо лишать их удовольствия выбрать тот вид спорта, который кажется им наиболее привлекательным и более всего подходит к их физическим данным, или же, напротив, понуждать заниматься нелюбимым спортом. Принуждение, как бы искусно оно ни было завуалировано, даже если объективно оно и совпадает со склонностями личности, делает, по-моему, занятие любым спортом безрадостным.
Когда я заболел тяжелейшей пневмонией и жизнь, словно вода между пальцами, истекала из моего тела, Том помог матери и сестрам поставить меня на ноги. Чтобы вновь пробудить во мне интерес к жизни, он сделал первую в моей жизни рогатку. Сидя на моей кровати, Том вытащил ее из кармана, передал мне в руки и, взяв с прикроватного столика чашку говяжьего бульона, сказал, что я должен его выпить, если хочу набраться сил для стрельбы. После этого без всякого сопротивления я делал все, что предлагалось, и, пока силы восстанавливались, Том поддерживал мой интерес к жизни рассказами о джунглях и пояснениями, как надо пользоваться рогаткой.
От Тома я узнал, что год — для охотников — делится на две части: охотничий сезон и месяцы, когда охота запрещена. Когда охота запрещена, мне не разрешалось пользоваться рогаткой, потому что в это время птицы гнездятся и жестоко убивать их, пока они насиживают яйца или выкармливают птенцов. Когда охота разрешена, пользоваться рогаткой можно свободно, стреляя в птиц, при условии, что каждая убитая птица будет использована по назначению. Зеленых и сизых голубей, которые обитают в наших горах, можно стрелять для стола, из всех остальных птиц можно набивать чучела. Когда пришло время, Том дал мне для этого специальный нож и кусок мышьякового мыла. Знание таксидермии не входило в число достоинств Тома. Поэтому однажды, когда он возился с тушкой фазана, из которой собирался сделать чучело, я придумал, как можно быстро снять шкурку, а позднее на практике усовершенствовал свою выдумку. Наш кузен Стефен Диз составлял в это время книгу о птицах Кумаона, и большинство из четырехсот восьмидесяти цветных иллюстраций к ней были выполнены по чучелам птиц из моей коллекции или по экземплярам, которые я подбирал специально для него.