В этом же направлении ведет нас и другой фрагмент Гераклита: «Многознание уму не научает, иначе бы оно научило Гесиода и Пифагора, да еще Ксенофана и Гекатея» (22 В 40). Πολυμαθίη, вновь фигурирующая здесь, и имена, среди которых упомянут Пифагор, позволяют еще с большей определенностью сказать, что претензии Гераклита носят философский или, точнее говоря, эпистемологический характер, как и в В 129.[75] Именно под этим углом зрения он объединяет столь разных людей: автора «Теогонии» и Ксенофана, смеявшегося как над традиционной религией, так и над метемпсихозом, самого Пифагора и, наконец, Гекатея, также известного своей критикой common sense (FGrHist 1 F 1). Отвлекаясь от этих различий, Гераклит сосредоточивается на том, что волновало его больше всего: на противопоставлении их способа познания своему собственному. А поскольку истина была в руках Гераклита, то другим оставалось только многознание. Впрочем, нам вполне достаточно «многознания» Пифагора: на фоне философа Ксенофана и ученого Гекатея само это обвинение безошибочно указывает на характер Пифагоровых занятий.[76]
Хотя Ратман и Буркерт полагали, что Пифагора вместе с Геси-одом следует рассматривать как представителей религиозной мысли, в отличие от Ксенофана и Гекатея,[77] это объяснение явно надуманно. Когда Гераклит писал свою книгу, Гесиода и Пифагора уже не было в живых, поэтому их имена и стоят рядом.[78] Что же касается «многознания» Гесиода, то оно лишь на первый взгляд мало соотносится с занятиями Ксенофана и Гекатея. Гераклит не мог сомневаться в принадлежности Гесиоду обширной генеалогической поэмы «Каталог женщин», типичного образца πολυμαθίη, объединявшего его с автором «Генеалогий» Гекатеем, а через последнего — и с Ксенофаном.[79]
Несколько в стороне от интересующей нас темы лежит фрагмент В 81, в котором Пифагор именуется κοπίδων αρχηγός — «предводитель лжецов». Судя по параллельному материалу, а также по пояснениям этого слова у схолиастов,[80] κόπις называли оратора, умевшего привлечь на свою сторону слушателей своими красивыми, но лживыми речами: κοπίζειν: ψεύδεσθαι (Hesych.). По мнению Гераклита, Пифагор и был предводителем такого рода людей, а соответственно, и мастером по части подобных уловок. Как и в случае с κακοτεχνίη, трудно сказать определенно, что конкретно имел в виду философ, но скорее он возражал против внутреннего содержания речей, чем против каких-то ораторских приемов. Интересно, что Еврипид называет κόπις Одиссея (Нес. 132), тогда как Антисфен прилагает стандартный гомеровский эпитет Одиссея πολύτροπος к Пифагору. Подобные эпитеты должны были напомнить читателю образ умного, многознающего и хитрого человека, но никак не шамана.
Очевидно, что человек, пытавшийся в чем-то убедить народ, должен был быть крайне неприятен Гераклиту — недаром он пользовался столь изысканным стилем и постоянно нападал на толпу, за что заслужил прозвище δχλολοίδορος (D.L. IX,6). Напротив, широкую известность Пифагора можно объяснить лишь его харизматическими качествами и умением убеждать людей, что подтверждает традиция о его речах в Кротоне. Кроме Дикеарха (fr. 33) и Тимея[81] об этих речах упоминает и более ранний автор, ученик Сократа Антисфен (Schol. ad Homer. Od. 1,1).[82] Комментируя гомеровский эпитет πολύτροπος, он ссылается на «многоликость» философа: «Так и Пифагор, говорят, считал для себя достойным, разговаривая с детьми, обращать к ним детские речи, женщинам — женские, архонтам — предназначенные для архонтов, эфебам — подходящие для эфебов». Как видим, Пифагор употребил весь свой талант политического оратора и религиозного проповедника для приобретения широкой популярности среди жителей Кротона. А priori можно сказать, что предметом этих его речей не были философские и тем более научные проблемы.
Судя по откликам Гераклита, известность Пифагора уже в начале V в. далеко перешагнула пределы Великой Греции. Конечно, Гераклит мог использовать сведения, сохраненные ионийской традицией (Самос и Эфес расположены рядом), но характер его инвектив убеждает в том, что он знал о деятельности Пифагора после его эмиграции в Кротон.[83] В первой четверти V в., когда Гераклит писал свою книгу, слава Пифагора была уже столь распространена, что расстояние между Эфесом и Кротоном не могло быть для нее преградой. Об исключительной популярности Пифагора свидетельствуют монеты с его изображением и подписью ΠΤΘΑΓΟΡΗΣ, выпущенные в 430-420 гг. в Абдерах. Для V в. это случай беспрецедентный и не только потому, что изображения философов на монетах появляются гораздо позже и, как правило, в их родных городах — перед нами первый портрет на греческой монете, во всяком случае, первый подписанный портрет.[84]
75
Stokes Μ. С. One and Many in Presocratic Philosophy. Cambridge 1971, 87 f; Lallot J. Une invective philosophique (Heraclite, fr. 129 et 35 D.-K.), REA 73 (1971) 15 ff, 22.
76
Ван дер Варден считает, что Гераклит потому приписывает Пифагору «многознание без ума», что тот, набравшись на Востоке каких-то математических знаний, излагал их без должного понимания (van der Waerden, 42 f). Должны ли мы полагать, что Гераклит не только знал (или претендовал, что знает) математику лучше Пифагора, но и глубже, чем тот, постиг восточную математику? См.: Зайцев. Культурный переворот, 175 сн. 19.
78
Gomperz Η. Uber die ursprüngliche Reihenfolge einiger, Bruchstücke Heraklits, Hermes 58 (1923) 36 n. 1; Levy. Recherches, 2 n. 8; Marcovich. Pythagorica, 40 f; Heraclitus, 64 f.
80
Diels Η. Ein gefälschtes Pythagoras Buch, AGPh 3 (1890) 451-472; Wilamowitz-Moellendorff U. von. Lesefrüchte, Hermes 62 (1927) 277 f; Reinchardt K. ΚΟΠΙΔΩΝ ΑΡΧΗΓΟΣ, Hermes 63 (1928) 107-110; Marcovich. Pythagorica, 42; Heraclitus, 72 f; Conche. Op.cit, 211.
84
Уже первый издатель одной из этих монет предположил, что на ней изображен Пифагор с Самоса (Jameson R. Collection Jameson. V. III. Paris 1924, 50). Впоследствии к этой точке зрения присоединились: Seltman Ch. Greek Coins. 2nd ed. London 1955, 142 f; Babelon J. Le portrait dans Vantiquite d'apres les monnaies. Paris 1942, 63 f; Schwabacher W. Pythagoras auf griechischen Münzbildern, SSCA 5 (1968) 59-63. Сомнения, высказанные на этот счет Рихтер (Richter G. Greek Portraits. IV. Brussels 1962, 17 f), были рассеяны публикацией в 60-х гг. еще одной монеты того же типа (Schwabacher. Op.cit., 60 f). Последний издатель абдерских монет также связывает этот портрет с Пифагором-философом (May J. Μ. F. The Coinage of Abdera. London 1966, 144, 157, pi. XIII, P. 183). См. также: Burkert, 110 η. 2; Jenkins G. R. Ancient Greek Coins. London 1972, 98 ft"; Кгаау С. M. Archaic and Classical Greek Coins. London 1976, 155. Еще одну монету с изображением Пифагора, выпущенную в IV в. в Метапонте, см. в издании: Iamblichus. De vita pythagorica liber. Ed. L. Deubner, corr. U. Klein. Stuttgart 1975, XX.