В завершение несколько слов о семье Пифагора. Его женой обычно называют Теано, дочь пифагорейца Бронтина. Однако в более поздних источниках она фигурирует как жена Бронтина и/или дочь Пифагора.[153] В псевдопифагорейской литературе Теано была чрезвычайно популярна. Ей приписывалось множество сочинений, писем и масса нравоучительных высказываний, которые рисовали образ идеальной жены и матери.[154] Столь же запутанна и традиция о детях Пифагора. Тимей сообщает, что «дочь Пифагора была в девичестве первой в хороводе девиц, а в замужестве — первой в хороводе замужних» (FGrHist 566 F 131). Согласно Порфирию (VP 4), ее звали Мийа. Из сыновей Пифагора чаще всего называют Телавга и Аримнеста, хотя в поздней традиции встречаются и другие имена его сыновей, а также дочерей.[155] Семейная биография Пифагора фабриковалась уже в эллинистическое время,[156] при этом почти каждому члену его семьи приписывались какие-то сочинения.[157] Оценить, насколько достоверны хотя бы имена его родственников, практически невозможно.
Глава 3
Путешествия Пифагора
3.1 Ex Oriente lux?
Традиция единодушно относит все путешествия Пифагора ко времени его жизни на Самосе. Такое единодушие не случайно: именно об этом периоде уже в III в. до н.э. знали столь же мало, как и сейчас. Желание заполнить досадную лакуну интересными событиями играло далеко не последнюю роль в постепенном увеличении числа и продолжительности путешествий. В поздние времена Пифагору приписывали поездки не только к египтянам, финикийцам или персидским магам, но и к вавилонянам, эфиопам, сирийцам, индийцам, евреям, иберам, фракийцам, арабам и даже галльским жрецам-друидам.[158]
Вопрос о путешествиях Пифагора давно перерос чисто биографические рамки и вот уже второе столетие связан с дискуссиями об общем характере культурных связей между Востоком и Западом в ту эпоху. Путешествия, равно как и любой другой факт, хоть как-то связывающий греческих мыслителей с Востоком, часто используются в подтверждение обширных заимствований, якобы сделанных ими у своих восточных соседей.[159] И хотя с ростом наших знаний о культурах Древнего Востока для подобного взгляда остается все меньше оснований, стремление связывать зарождение и последующее развитие греческой философии и науки с импульсами, идущими с Востока, все еще достаточно распространено.[160]
Несмотря на неубедительность подавляющего большинства гипотез такого рода, их нельзя сбрасывать со счетов, ибо за ними стоит реальная проблема: уникально быстрое появление в Греции огромного числа важнейших культурных новшеств. Однако решение этой проблемы «генеалогическим» путем является слишком простым и явно неудовлетворительным; кроме того, этот путь был уже многократно опробован в античности. Так, например, позиция ван дер Вардена[161] мало чем отличается от того, что говорил Порфирий: геометрию Пифагор усвоил у египтян, арифметику у финикийцев, а астрономию у вавилонян (VP 6). В полном соответствии с этой традицией поступают Керк и Рэйвен, «распределяя» между этими тремя народами научные сведения, известные Фалесу.[162]
Греки не могли заимствовать философию и науку в готовом виде (как это сделали, например, римляне) по той простой причине, что в VI в. на Востоке не было ни того, ни другого.[163] Греческая мифология, как мы полагаем, лишь в очень незначительной степени повлияла на становление философии — тем меньшее влияние следует приписывать мифологии восточной. Что же касается конкретных заимствований в некоторых областях знаний, то, забегая вперед, отметим, что они были весьма скромными (за исключением, пожалуй, медицины) и не имели сколько-нибудь решающего значения в генезисе раннегреческой науки.
Здесь необходимо подчеркнуть, что речь идет в первую очередь о самостоятельности и уникальности греческой философии и науки. Невозможно пройти мимо «восточного» стиля в греческой живописи эпохи архаики, явного подражания мастеров того времени образцам египетской скульптуры, заимствования алфавита у финикийцев, чеканки монет у лидийцев, бытования восточных мотивов в греческой мифологии. Велика роль Востока и в передаче технических навыков.[164]
Но, рассматривая распространение культурных феноменов, как материальных, так и духовных, следует учитывать, что степень их «социальной мобильности» весьма различна.[165] Как правило, легче всего распространяется то, что дает непосредственную экономическую и социальную выгоду (орудия труда, средства передвижения, оружие, культурные растения и т.п.), что может быть воплощено в конкретных вещах, которые нетрудно воспроизвести (предметы обихода, одежда, обувь и т.п.), наконец, то, что имеет наибольшее количество носителей и сравнительно легко передается (мифы, обряды, фольклор и т.п.).
154
См.: Thesleff. Writings, 193 ff; Städele Α. Die Briefe des Pythagoras und der Pythagoreer. Meisenheim am Glan 1980, 288 ff.
156
Имя жены Пифагора появляется впервые у поэта Гермесианакта из Колофона (fr. 2.85 Diehl), имя его сына — у Дурида Самосского (FGrHist 76 F 23).
158
См.: Zeller, 300 ff; Delatte. Vie, 105; Hopfner Th. Orient und griechische Philosophie. Leipzig 1925, 3 ff. Melloni. Op.cit., test. IV.
159
Зачинателями этого направления в XIX в. были Рёт и Гладиш (Roth Ε. Geschichte unserer abendlandischen Philosophie. Mannheim 1846; Gladisch A. Die Religion und die Philosophie in ihrer weltgeschichtlichen Entwicklung. Leipzig 1852).
160
См., например: Neugebauer. ES; Waerden В. L. van der. Science Awakening. New York 1961; idem. Die Anfänge der Astronomie. Basel 1968; West Μ. L. Early Greek Philosophy and the Orient. Oxford 1971.
163
В Индии философия появляется почти одновременно с греческой, но говорить о каких-либо контактах в этой области в VI в. не приходится. См.: Woodcock G. The Greeks in India. London 1966; Sedlar J. W. India and the Greek World. New York 1980; Karttunen K. India in Early Greek Literature. Helsinki 1989, 108 ff.