Далеко не во всех случаях можно определенно сказать, принадлежит ли та или иная идея ближайшим последователям Пифагора, либо является плодом более позднего развития. Не случайно многие исследователи предпочитают говорить о древнем пифагореизме в целом, т. е. от VI до IV в., оставляя открытым вопрос о вкладе самого основателя в общую систему пифагорейских представлений.[5] Интересно, что уже Аристотель, столкнувшись с этими же трудностями, предпочел писать в общем о «пифагорейцах» или о «так называемых пифагорейцах» и излагать их учения, не упоминая имени самого Пифагора. Подобный подход (естественно, не Аристотеля, от которого трудно ожидать искусства в критике источников, а современных исследователей) представляется нам неадекватным. В каждом конкретном случае, когда позволяет материал, мы пытаемся установить, кому именно из ранних пифагорейцев принадлежит та или иная идея, и показать их не анонимными представителями некоей «общепифагорейской системы», а живыми индивидуальными фигурами, какими они несомненно и были. Только таким образом можно проследить историческое развитие этой школы от старших пифагорейцев к Филолаю и его ученикам, а от них к Архиту и «последним пифагорейцам» середины IV в., не приписывал Пифагору достижений последующих поколений, но и не отсекая как α priori недостоверное все, что связано с его именем.
Сложность пифагорейского вопроса коренится, разумеется, не только в состоянии наших источников. Гораздо более сложным является подчас сбалансированный анализ разнообразных сфер деятельности, в которых проявили себя пифагорейцы, — политики, религии, философии и науки. В каком соотношении находятся эти стороны пифагореизма, насколько глубоким было их взаимовлияние? Что представляло собой пифагорейское сообщество: политический союз, религиозное братство, философскую или научную школу либо все это вместе взятое? Должны ли мы исходить из того, что в VI-V вв. наука была гораздо теснее связана с философией, чем в Новое время,[6] и видеть в философских взглядах пифагорейцев отправную точку их научных исследований? Следует ли полагать, что античные мыслители отличались большей, чем сейчас, интегрированностью и цельностью личности и соответственно, что религиозные взгляды пифагорейцев не могли не повлиять на их философию и науку? С другой стороны, если традиция рисует пифагорейцев суеверными ритуалистами, вся жизнь которых была окружена множеством абсурдных запретов и предписаний, то как совместить это с их очевидным успехом в политике и почти полувековым пребыванием у власти во многих полисах Южной Италии?
Пожалуй, один из наиболее важных среди перечисленных выше вопросов — это время зарождения научных занятий пифагорейцев и их место в общей системе пифагореизма. В течение всего XIX в., когда наибольший интерес вызывала философия пифагорейцев, а не их наука, мало кто сомневался в том, что Пифагор и его ближайшие ученики занимались научными исследованиями. В этом легко убедиться, просмотрев соответствующие главы историко-философских сочинений того времени.[7] Сходной была и позиция историков античной науки.[8] Лишь в начале XX в. вместе с ростом интереса к древнегреческой науке возникает критическое направление, приверженцы которого с разной степенью категоричности отрицают научный характер раннепифагорейской мысли.[9] Эта точка зрения широко представлена и в работах последних десятилетий,[10] особенно активно ее развивает один из крупнейших исследователей пифагореизма Вальтер Буркерт.
В сущности, взгляд этот сводится к следующему: ранняя традиция не дает свидетельств научной и философской деятельности Пифагора и его ближайших учеников, а те, что появляются позже, представляют собой лишь проекцию в прошлое занятий более поздних пифагорейцев. Вместе с тем в выводах исследователей этого направления наблюдается существенная и очень показательная эволюция. Для Франка авторами всех достижений, приписываемых ранней школе, были «так называемые пифагорейцы», которых он отождествлял с Архитом и его учениками (начало IV в.).[11] Буркерт, соглашаясь с Франком в негативной оценке ранней школы, критикует его за преувеличения и относит начало философской и научной деятельности пифагорейцев к середине V в.
Б. Л. ван дер Варден, автор последнего крупного труда в этой области, готов пойти еще дальше в реабилитации ранней школы. Он признает ее большие заслуги в математике, астрономии и физике, но отказывается сделать это по отношению к самому Пифагору, которого рисует лишь памятливым учеником вавилонян, пересказавшим своим последователям суть полученных им знаний.[12] Сведения о путешествиях Пифагора на Восток, которые содержатся в ранней традиции, мы рассмотрим ниже (1,3), пока же отметим, что общая готовность связывать зарождение греческой науки с восточным влиянием кажется нам неоправданной, ибо по большей части она не опирается ни на достоверные исторические свидетельства, ни на конкретные примеры заимствований.
5
См., например: Windelbandt W. Geschichte der antiken Philosophie. 3. Aufl. München 1912, 21 f; Levy. Recherches, 8; Robin L. The Greek Thought and the Origin of Scientific Spirit. New York 1928, 50 ff; Cleve F. The Giants of PreSophistic Greek Philosophy. V. II. The Hague 1969, 449 ff; Reale G. Storia della filosofia antica. V. I. Milano 1976, 85.
6
См. об этом: Science and Philosophy in Classical Greece, A. C. Bowen, ed. New York 1991.
7
Ritter G. Geschichte der pythagoreischen Philosophie. Hamburg 1826; Zeller, 405 f; Gomperz Th. Griechische Denker. Bd I. Leipzig 1895.
8
Bretschneider С. A. Die Geometrie und die Geometer vor Euklides. Berlin 1870; Tannery P. La geometrie greque. Paris 1887; Allman G. J. Greek Geometry from Thaies to Euclid. Dublin 1889.
9
Windelbandt. Op.cit, 21 ff; Sachs E. Die fünf platonischen Körper. Berlin 1917; Frank, passim; Levy. Recherches, 6; Rathmann, 23 ff; Schuhl P.-M. Essai sur la formation de la pensie greque. Paris 1934, 242 ff; Heidel W. A. The Pythagoreans and Greek Mathematics, AJP 61 (1940) 1-33; Gigon, 142 ff; Verdenius W. Notes on the Presocratics, Mnemosyne 13 (1947) 282.
10
См., например: Knorr, 5 ff; Barnes J. The Presocratic Philosophers. V. I. London 1979, 101 ff. Филип сохраняет за ранними пифагорейцами философию, но отрицает их вклад в науку (Philip, 24 ff, 200 ff).
11
Опираясь на слова Аристотеля οί καλούμενοι Πυθαγόρειοι, Франк пытался доказать, что эти пифагорейцы радикально отличаются от первых последователей Пифагора (Frank, 356). Он ссылался на другое выражение Аристотеля — τα καλούμενα Όρφικά (De απ. 410 b 27), которое Филопон комментировал так: έπείδη μή δοκεΐ Όρφέως είναι τα επη. Таким образом, ot καλούμενοι Πυθαγόρειοι — не настоящие пифагорейцы. Однако Чернис (Cherniss Η. Aristotle's Criticism of Presocratic Philosophy. Baltimore 1935, 348) указывает на выражение οί καλούμενοι γεωργοί (Pol. 1290 b 40). Очевидно, что Аристотель не мог считать этих крестьян «ненастоящими». См. также: Guthrie I, 155; Philip J. Aristotle's Sources for Pythagorean Doctrine, Phoenix 17 (1963) 252 f.