Обеспечение состояния гомеостазиса на основе все еще не известного с полной определенностью гомеостатического механизма предъявляет большие требования к приобретению информации, призванной поддерживать нас в соответствии (en rapport)с окружающим нас миром. Мы должны приобретать и накапливать массу информации, относительно конечной пользы которой (если она вообще будет иметь какую-либо конечную гомеостатическую пользу) у нас нет достаточно ясного представления. Более того, мы должны быть готовы претворить значительную часть этой информации в такую гомеостатическую политику, детали которой во многом еще не могут быть определены.
Следовательно, наука в той мере, в какой она выполняет гомеостатическую функцию, не может позволить себе ни ограничения приема информации в соответствии с некоторой жесткой гомеостатической схемой, ни перевода своих данных в слишком жестко предопределенные каналы обратной связи. Выбор надлежащих каналов обратной связи требует постоянно самовозобновляющегося исследования. Это исследование должно касаться эффективности этих обратных связей по отношению к стабилизации механизма равновесного состояния. Такая стабилизация не может исходить из некоторого образцового механизма исполнения, принятого на слишком жестких теоретических основаниях, а предполагает постоянное изучение стабилизации общества, как она фактически у нас осуществляется, при относительном воздержании от суждения о самодовлеющих целях этой стабилизации.
Если перевести это на простой язык, то наука должна узнать гораздо больше, чем она знает в любой данный момент, о способах использования информации и должна удерживать себя от искушения применять полученную информацию только потому, что уже существует некоторый способ ее использования, или потому, что ее использование предписывается некоей заданной программой целей, которая вполне могла возникнуть на основе совершенно иных условий. Понятно поэтому, что развитие науки не должно дожидаться ситуации, благоприятствующей ее применениям, точно так же как простой факт возможности тех или иных ее применений не должен вызывать поспешного их использования, которое может оказаться сомнительным по своей ценности, опасным и непоправимым.
Я не придерживаюсь мнения, что человек науки должен замкнуться в башне из слоновой кости, жить исключительно жизнью интеллекта, быть совершенно безразличным к применению, какое могут получить его идеи. Напротив, он должен оказывать непосредственное влияние на отчуждаемые от него результаты и не должен превращаться в простой инструмент, питающий идеями других людей, которые могут не видеть возможностей, какие он видит, и которые просто заинтересованы в непосредственных результатах в соответствии с неким собственным кодом. Ученый не может достигать личной и неограниченной свободы мысли ценой утраты чувства моральной ответственности, которое только и придает этой свободе значимость. Правда, для этого желаемого сочетания свободы и ответственности не существует совершенно надежного и безопасного внешнего путеводителя.
Согласно своему представлению о хорошем научном институте, или, вернее, об институте, в котором я стал бы вести научную работу (ибо все мы мыслим персонально, и часто нет ничего более персонального, чем претензия на строгую беспристрастность), я хотел бы, чтобы мораль научного труда поддерживалась не столько жесткой системой давления и субординации, сколько пониманием каждым его участником того, что знание является достойной целью, и его опытом и интуицией в выборе идей и методов, способных продвинуть дальше это знание.
Цель науки в обществе состоит в том, чтобы позволить нам гомеостатично реагировать на превратности будущего. Однако это не то будущее, которое мы можем полностью предвидеть в рамках некоторого весьма ограниченного момента, а то, которое движется вперед во времени вместе с прогрессом нашего опыта. Поскольку это так, то мы всегда должны обладать гораздо большим запасом информации, касающейся среды – физической, биологической и социальной, чем мы сможем ее реально использовать на любом частном отрезке истории. Для нашей безопасности перед лицом превратностей будущего чрезвычайно важно, чтобы этот запас основной научной информации оставался крайне широким. Больше того, важно, чтобы он был потенциально крайне широким, то есть чтобы всегда была открыта дорога внутреннему развитию науки. Она не должна зависеть от исторических предсказаний и предрассудков, которые принадлежат прежде всего данной частной эпохе и которые могут оказаться ложными, не вполне оправданными или вовсе не основательными с дальнейшим развитием истории и ростом нашего опыта.
Таким образом, внутренняя жизнь науки не должна находиться в слишком прямой зависимости от политики момента или от официального образа мысли. Это значит, что в качестве условий эффективной деятельности у ученого должно оставаться нечто – не слишком много – от позиции «башни из слоновой кости», которую сейчас так модно разоблачать.
Хорошо, если мы убеждаем себя в социальной значимости науки, прежде чем заняться ею как профессией. И плохо, если мы слишком непосредственно руководствуемся критерием социальной пользы в самом выполнении очень трудной задачи развития науки. Всем известен тот факт, что человеческая деятельность наилучшим образом осуществляется при подчинении человека ее внутренней логике, хотя при выборе профессии и т. д. должна быть самым серьезным образом рассмотрена общая функция этой деятельности. Человек, который становится офицером в армии, должен быть храбр, но человек, который во время каждой военной операции спрашивает: «Храбрый ли я человек?», – вряд ли будет хорошим армейским офицером. Хирург должен обладать в известной мере чувством сострадания, прежде чем приобретет большой медицинский опыт, однако если у хирурга чувство сострадания вызывает нервозность во время выполнения жестокой, но необходимой операции, то это значит, что он неправильно выбрал себе профессию.
В свете сказанного можно понять, что ученый может быть настолько склонен к социальным вопросам, что у него не остается времени или возможности для той самодовлеющей деятельности, которая составляет значительную часть жизни работающего ученого. Из этого факта вытекают важные последствия, касающиеся организации научной работы. Конечно, научный работник должен быть ответствен за ценность своей работы для общества, но недопустима в этом вопросе прямолинейность. Если человек не обладает чувством социальной ответственности, не назначайте его, но если известно, что он обладает таким чувством, ради бога, не докучайте ему беспрестанными расспросами о его социальной ответственности тогда, когда он пытается выполнить работу, в которой как раз и реализуется его социальная ответственность. Наука – нежное растение, которое не будет благосклонно к садовнику, усвоившему себе привычку вынимать его с корнями, чтобы посмотреть, правильно ли оно растет.
Вообще хороший организатор может достигнуть гораздо большего надлежащим подбором людей, чем постоянными приказами. Выбирайте людей, достаточно заинтересованных в выполнении возложенной на них задачи, чтобы их не нужно было подгонять. Человек, из которого может выработаться действительно хороший ученый, будет предъявлять к себе гораздо более строгие требования, чем те, которые вообще могут прийти в голову руководящему им администратору. Последний достигнет гораздо большего, проникнувшись духом научной работы, поняв ее всесторонне и творчески и действуя как коллега, который заслужил право давать советы в силу своего большего понимания дела и своего опыта, чем тогда, когда он действует наперекор своим подчиненным. Человек, который на собственном опыте выявил трудности определенной проблемы, не склонен принимать указания от того, кто, по его мнению, не обладает этим опытом и не знает этих трудностей.