Об интеграции кошек в славянский дискурс достоверной и/или не противоречивой информации почти не сохранилось. Известно только что в определенные периоды их изображениям поклонялись путем жертвенных лайков, в иные же временные интервалы существенно уменьшали реальную численность объектов в массе и/или активность отдельных объектов, выбранных по особым критериям (как-то: спектральный анализ волосяного покрытия) и/или рендомно. Уменьшение активности в последнем случае осуществлялось путем применения тяжелых и/или левитирующих предметов (термин „тапок“ нуждается в уточнении), высоких температур, лишения доступа к необходимым для жизнедеятельности веществам и/или помещения безусловно живого объекта в замкнутый черный ящик — с философской целью превращения его в условно полуживой или же с сугубо утилитарной целью прекращения „падежа скота“. Хотя четкой событийной корреляции в последнем случае исследователям обнаружить так и не удалось в связи с окончательной утратой понятийного значения терминов „падеж“ и „скот“.
Но как бы там ни было, из всего сказанного ранее докладчиком очевидно, что, отказавшись при переходе на новый уровень развития от исторически сложившегося взаимодействия с объектами „собака“ и „кошка“, бывшее человечество утратило слишком много потенциально полезных возможностей. В результате чего реконструкция вышеуказанных объектов и реинтеграция их в современный социум превращается в первоочередную задачу любого уважающего себя пси»
Защитницы отечеств, или Структуральная лингвистика бытия
— Наше дело правое! Навались, девчонки! Заряжай! Цельсь! Пли!
Залп был страшен. Он буквально смел немногочисленных защитников крепости — тех, кто был настолько глуп, что не спрыгнул в укрытие, как только девчонки сдернули маскировочный брезент с этой дуры. Саныч не был глупым, он спрыгнул сразу. Как только увидел и понял, что в этом году им не видать победы, как своих ушей. Спрыгнул, прижался спиной к сложенной из снежных блоков стене, да еще и голову руками прикрыл. Потому и пострадал менее прочих, когда сверху начало падать.
— Навались, девчонки! — До чего же мерзкий голос у Викторьевны, даже сквозь ушанку продирает. — Наши отцы будут гордиться нами! Заряжай! Цельсь ниже на локоть! Пли!
Стена за спиной содрогнулась, по льду пошли трещины, и Саныч понял, что укрытие перестало быть надежным. Вскочил и, петляя как заяц, бросился под прикрытие гостеприимно распахнутых школьных дверей. Рядом бежали другие проигравшие. Молча бежали — под радостные вопли и улюлюканье победительниц.
— Это нечестно! — проскулил Юльич в туалете, смывая кровь с разбитого ледяной шрапнелью лица. — Мы тоже могли взять катапульту в музее исторической физики!
— Правилами не запрещено, — осторожно пожал плечом Жека. Одним плечом пожал, левым — по правому ему знатно приложило обледеневшим до каменной твердости снежным блоком.
Саныч стоял в коридоре, смотрел из окна, как танцуют на снегу девчонки, доламывая брошенную защитниками крепость. Размахивают захваченным вымпелом — напоказ, перед камерами, словно и так непонятно, что теперь их власть. На целый год. Завтра объявят официально по школе и перепишут журналы…
Папины дочки, чтоб их!
Но красивые. Особенно когда такие вот, победительные и счастливые, прямо сияющие. И снег искрится вокруг них сверкающей пудрой. Путается в волосах, тает на разгоряченных восторженных лицах… Может, ради такого и проиграть не так уж впадлу?
— Я другого не пойму. — Жека опять шевельнул плечом, поморщился. — Они что — дуры? Че так старались-то? Той же Викторьевне — ей че, так уж хочется целый год быть Оле-говной? Не, Саныч, ну ты скажи, ну не дуры ли? И себе мороки, и нам.