Часовой у входа в землянку кашлянул, переступил с ноги на ногу и неуверенно, будто стесняясь чего-то, протянул тенорком:
— Све-етит…
Николай кивнул. Ему подумалось, что часовому очень тоскливо стоять здесь, в темноте, одному. Шевельнулось в душе желание как-то подбодрить его, но подходящие добрые слова затерялись, так и не пришли на ум. В землянке было дымновато, тепло и сухо. У ребристой чугунной печки сидели несколько связных и телефонистов. Солдатский разговор, когда вошел Николай, разом оборвался. Кто-то пододвинул поближе к печке большой чурбан. Николай не глядя отдал автомат одному из связных, медленно стянул сырой ватник, сел на чурбан.
Он не любил носить плащ-палатку и сегодня промок до костей. Собственно, нужно было снять и гимнастерку, и нижнюю рубаху — все ведь вымокло, — но прежде хотелось освободиться от тяжелых, вымазанных окопной глиной сапог.
Управившись с ними, Николай протянул к печке озябшие руки. Кожа быстро сохла, и пальцы стало неприятно стягивать.
Посидев несколько минут, он резко поднялся и прошел в закуток, отгороженный подвешенной к бревенчатому потолку плащ-палаткой. Здесь было не так жарко и значительно чище. По бокам небольшого столика — две лежанки. Стены, потолок и лежанки обтянуты плащ-палатками. На столе — телефонный аппарат, маленький немецкий светильник и пепельница, сделанная из консервной банки.
Присев к столу и взяв трубку, Николай крикнул телефонисту:
— Соедини меня с батей!
— С которым, товарищ начальник штаба?
— С Богданом.
Кроме командира полка, «батей» звали еще начальника оперативного отдела полкового штаба, капитана Богдана, бывшего учителя. Неизвестно, кто дал ему это прозвище, но оно было подходящим. Вислоусый, сутуловатый капитан выглядел по-граждански, был добродушным и заботливым.
Услышав в трубке его глуховатый басок, Николай заговорил:
— Шестнадцатый докладывает, с «Волги».
— Слушаю, дорогой, слушаю.
— Что, донесение тебе со связным посылать? Погода уж больно пакостная. Может, по телефону примешь? Я зашифрую…
Батя Богдан панически боялся шифрованных текстов и недовольно забубнил:
— Перепутаешь… Эту цифирь потом до утра разгадывать придется.
— Я не цифрами… Я так…
— A-а, — обрадованно протянул капитан. — Тогда давай, сыпь.
— Противника ведь можно не шифровать? По уставу разрешается…
— Можно! Он и так знает, что у него делается, не хуже нас с тобой.
— Так вот, противник, сволочь, занимает оборону на прежнем рубеже. С шестнадцати десяти до шестнадцати сорока вел артиллерийскую стрельбу средними калибрами по площадям. Куда, ты сам знаешь.
— Знаю, будь спокоен…
— У нас все нормально. Черных нет, красный один и зеленый один.
— Какой?
— Зе-ле-ный!
— Это что еще за фокус? Дезертир, что ли?
— Да ну, батя, чего ты городишь! Недогадливый какой! Больной, понял?
— Больной? — облегченно переспросил Богдан. — Тогда ясно. Все? Давай воюй.
— Ага, начинаю торопиться.
Николай откинулся к стене, сцепив руки за головой, и долго сидел неподвижно, вспоминал, как недавно обходил траншеи. Командир четвертой роты Важенин сидел в своем блиндаже с перевязанным горлом.
— Так и живем, — сипел он. — Вода сверху, вода снизу, вода спереди и вода сзади.
Его связной в это время ведром выливал воду, накопившуюся под настилом на полу… В землянке командира взвода лейтенанта Сибирякова чистый столик и на нем фотография девушки, прислоненная к снарядной гильзе. Гильза новенькая, блестящая, и фотография тоже новая, не захватанная. А по стенам землянки сочились грязные капли…
Огонек светильника казался неподвижным. Только копоть едва заметной струйкой тянулась кверху. Николай вытащил из кармашка брюк большие часы, взглянул на них. С минуту колебался, потом решительно взял трубку телефона.
— Крутани-ка там, слышишь? — крикнул он, приподняв палатку.
У печки, где шумели и смеялись солдаты, стало тихо. Телефонист долго крутил ручку, а потом о чем-то разговаривал с промежуточной станцией, кого-то разыскивал.
Николай прижал трубку к уху. Слышны стали шумы, слабые щелчки и нежное попискивание. Где-то далеко зазвучала невнятная человеческая речь, а потом ее сменило какое-то завывание.
И вдруг, покрывая весь этот хаос слабых звуков, далекий девичий голос приветливо произнес: