Шедший впереди связной остановился, высморкался и начал сбрасывать с плеч стоящую коробом накидку. И тут же ветер донес острый запах древесного дыма. Пришли.
Николай снял автомат, пошевелил затекшим плечом, огляделся. Темнота по-прежнему была густой, но здесь, у входа в землянку, она уже не пугала, не настораживала. Здесь по каким-то неуловимым признакам угадывалась жизнь, тепло.
За лесом вдруг вспыхнул, разгораясь, белый огонь. На небе стали видны рваные куски низких темно-серых туч. Не в силах пробить их, огонь затрепетал, забился и погас, чужой и холодный. Через секунду такой же огонь вспыхнул и затрепыхался чуть левей. Потом еще один — правей.
Часовой у входа в землянку кашлянул, переступил с ноги на ногу и неуверенно, будто стесняясь чего-то, протянул тенорком:
— Све-етит…
Николай кивнул. Ему подумалось, что часовому очень тоскливо стоять здесь, в темноте, одному. Шевельнулось в душе желание как-то подбодрить его, но подходящие добрые слова затерялись, так и не пришли на ум. В землянке было дымновато, тепло и сухо. У ребристой чугунной печки сидели несколько связных и телефонистов. Солдатский разговор, когда вошел Николай, разом оборвался. Кто-то пододвинул поближе к печке большой чурбан. Николай не глядя отдал автомат одному из связных, медленно стянул сырой ватник, сел на чурбан.
Он не любил носить плащ-палатку и сегодня промок до костей. Собственно, нужно было снять и гимнастерку, и нижнюю рубаху — все ведь вымокло, — но прежде хотелось освободиться от тяжелых, вымазанных окопной глиной сапог.
Управившись с ними, Николай протянул к печке озябшие руки. Кожа быстро сохла, и пальцы стало неприятно стягивать.
Посидев несколько минут, он резко поднялся и прошел в закуток, отгороженный подвешенной к бревенчатому потолку плащ-палаткой. Здесь было не так жарко и значительно чище. По бокам небольшого столика — две лежанки. Стены, потолок и лежанки обтянуты плащ-палатками. На столе — телефонный аппарат, маленький немецкий светильник и пепельница, сделанная из консервной банки.
Присев к столу и взяв трубку, Николай крикнул телефонисту:
— Соедини меня с батей!
— С которым, товарищ начальник штаба?
— С Богданом.
Кроме командира полка, «батей» звали еще начальника оперативного отдела полкового штаба, капитана Богдана, бывшего учителя. Неизвестно, кто дал ему это прозвище, но оно было подходящим. Вислоусый, сутуловатый капитан выглядел по-граждански, был добродушным и заботливым.
Услышав в трубке его глуховатый басок, Николай заговорил:
— Шестнадцатый докладывает, с «Волги».
— Слушаю, дорогой, слушаю.
— Что, донесение тебе со связным посылать? Погода уж больно пакостная. Может, по телефону примешь? Я зашифрую…
Батя Богдан панически боялся шифрованных текстов и недовольно забубнил:
— Перепутаешь… Эту цифирь потом до утра разгадывать придется.
— Я не цифрами… Я так…
— A-а, — обрадованно протянул капитан. — Тогда давай, сыпь.
— Противника ведь можно не шифровать? По уставу разрешается…
— Можно! Он и так знает, что у него делается, не хуже нас с тобой.
— Так вот, противник, сволочь, занимает оборону на прежнем рубеже. С шестнадцати десяти до шестнадцати сорока вел артиллерийскую стрельбу средними калибрами по площадям. Куда, ты сам знаешь.
— Знаю, будь спокоен…
— У нас все нормально. Черных нет, красный один и зеленый один.
— Какой?
— Зе-ле-ный!
— Это что еще за фокус? Дезертир, что ли?
— Да ну, батя, чего ты городишь! Недогадливый какой! Больной, понял?
— Больной? — облегченно переспросил Богдан. — Тогда ясно. Все? Давай воюй.
— Ага, начинаю торопиться.
Николай откинулся к стене, сцепив руки за головой, и долго сидел неподвижно, вспоминал, как недавно обходил траншеи. Командир четвертой роты Важенин сидел в своем блиндаже с перевязанным горлом.
— Так и живем, — сипел он. — Вода сверху, вода снизу, вода спереди и вода сзади.
Его связной в это время ведром выливал воду, накопившуюся под настилом на полу… В землянке командира взвода лейтенанта Сибирякова чистый столик и на нем фотография девушки, прислоненная к снарядной гильзе. Гильза новенькая, блестящая, и фотография тоже новая, не захватанная. А по стенам землянки сочились грязные капли…
Огонек светильника казался неподвижным. Только копоть едва заметной струйкой тянулась кверху. Николай вытащил из кармашка брюк большие часы, взглянул на них. С минуту колебался, потом решительно взял трубку телефона.
— Крутани-ка там, слышишь? — крикнул он, приподняв палатку.
У печки, где шумели и смеялись солдаты, стало тихо. Телефонист долго крутил ручку, а потом о чем-то разговаривал с промежуточной станцией, кого-то разыскивал.
Николай прижал трубку к уху. Слышны стали шумы, слабые щелчки и нежное попискивание. Где-то далеко зазвучала невнятная человеческая речь, а потом ее сменило какое-то завывание.
И вдруг, покрывая весь этот хаос слабых звуков, далекий девичий голос приветливо произнес:
— «Дон» слушает!
Николай секунду помолчал, смущенно кашлянул:
— Здравствуй, «Дон».
— Здравствуй, Коля. Ты уже пришел?
— Гм… У тебя разведка поставлена что надо. Все знаешь.
— Конечно! — Наташа засмеялась. — Я даже знаю, что ты вымок до ушей…
Они разговаривали долго. Время от времени Наташа привычно официально говорила «минуточку» и замолкала. И тогда вновь становилась слышна жизнь линии связи. Николай терпеливо ждал.
— Але, — слышался вновь голос Наташи. И разговор продолжался. Николай, наверно, и всю ночь бы проговорил, если бы его не позвали к другому телефону. Звонил Важенин. Он доложил, что замкомбат Минченко побывал у него и отправился дальше. Потом спросил, почему долго нет газет.
— Унесли вам, — успокоил его Николай.
— Эренбург есть? — спросил Важенин. И, узнав, что нет, долго и надсадно кашлял в трубку.
Николаю вновь захотелось сказать что-нибудь утешительное. Но сама мысль об этом показалась нелепой.
Что он скажет этому человеку, который ему в отцы годится? Чем его утешит? Сочувствием? Но он все-таки сказал:
— Ты прими сегодня двойную порцию. Прогрейся как следует.
— Эх-хо-хо… — вздохнул Важенин. — За этим дело не станет. Сводку знаешь? Сколько? — оживился он. — Шестьдесят населенных пунктов? И трофеи большие? Здо-орово!
Самое правильное, конечно, было бы пойти сейчас на передовую. Посидеть у Важенина, которому сегодня стало тоскливо. Побродить по траншеям. Зайти к лейтенанту Сибирякову. Тоже, небось не сладко смотреть на чистенькую фотокарточку…
Где-то внутри начала накапливаться злость. В чем, собственно, дело? Ведь он просто не имеет права уйти с командного пункта. Комбат на передовой, и Минченко тоже. И замполит, если еще не ушел, то скоро уйдет туда же. Комбат сказал Николаю, что он должен оставаться на КП. Это приказание даже обрадовало его. Наташа дежурит всю ночь… Так что нечего зря казниться.
А все-таки…
И снова звонок.
На этот раз звонила Наташа.
— Ты еще отдыхать не лег? — деловито осведомилась она.
Николай усмехнулся.
— Я еще колыбельную песенку не слышал… Споешь мне?
— Хи-итрый! — кокетливо протянула Наташа. — Разве можно на посту петь?
— Можно. Я разрешаю.
— Спасибо!
— Не стоит!
— Бессовестный ты, Коля! Толкаешь меня на преступление. Ну, ладно. Позвони мне минут через десять. Хорошо?