В обычных изложениях логики мы встречаем различные подразделения и виды понятий. В них сразу же бросается в глаза непоследовательность, состоящая в том, что виды вводятся следующим образом: по количеству, качеству и так далее имеются нижеследующие понятия. «Имеются» — этим не выражается никакая другая правомерность, кроме того указания, что мы преднаходим такие-то виды и что они являют себя согласно опыту. Таким путем получается эмпирическая логика, — странная наука, иррациональное познание рационального. Логика дает этим весьма плохой пример следования своим собственным учениям; она разрешает ceбe самой делать обратное тому, что она предписывает как правило, требуя, чтобы понятия были выведены и научные положения (следовательно, и положение: имеются такие-то и такие-то различные виды понятий) были доказаны. — Философия Канта совершает в этом отношении дальнейшую непоследовательность: она заимствует для трансцендентальной логики категории в качестве так называемых основных понятий из субъективной логики, в которой они были подобраны эмпирически. Так как она сама признает это последнее обстоятельство, то непонятно, почему трансцендентальная логика решается на заимствование из такой науки, а не берется сразу же сама за дело эмпирически.
Приведем несколько примеров: понятия разделяются, главным образом, по их ясности, а именно, на ясные и смутные, отчетливые и неотчетливые, адекватные и неадекватные. Здесь можно также упомянуть понятия полные, излишние и другие подобного рода излишние вещи. — Что касается упомянутого подразделения по ясности, то сразу обнаруживается, что эта точка зрения и относящиеся к ней различения заимствованы из психологических, а не логических определений. Так называемого ясного понятия, говорят нам, достаточно для того, чтобы отличать один предмет от другого; но нечто подобное еще нельзя назвать понятием, а это есть не что иное, как субъективное представление. Что такое смутное понятие, это должно оставаться его секретом, ибо в противном случае оно было бы не смутным, а отчетливым понятием. — Отчетливым, говорят нам, является такое понятие, признаки которого могут быть указаны. Таким образом, оно есть, собственно говоря, определенное понятие. Признак (если только понимать под этим выражением то, что в нем есть правильного) есть не что иное, как определенность или простое содержание понятия, поскольку это содержание отличают от формы всеобщности. Но признак ближайшим образом не обязательно имеет это более точное значение, а он есть вообще лишь некоторое определение, посредством которого некий третий отмечает себе тот или иной предмет или понятие; поэтому признаком может служить весьма случайное обстоятельство. Вообще он выражает собой не столько имманентность и существенность определения, сколько соотношение последнего с некоторым внешним рассудком. Если последний действительна есть рассудок, то он имеет перед собой понятие и отмечает себе последнее не чем иным, как тем, что содержится в понятии. Если же признак отличен от того, что содержится в понятии, то он есть некоторый значок или какое-либо иное определение, принадлежащее к представлению вещи, а не к ее понятию. — Вопрос о том, что такое неотчетливое понятие, мы можем обойти совершенно без рассмотрения как нечто излишнее.
Адекватное же понятие есть нечто более высокое; в нем, собственно говоря, предносится уму соответствие между понятием и реальностью, что уже есть не понятие как таковое, а идея.
Если бы признак отчетливого понятия был действительно самим определением понятия, то логике доставили бы затруднение простые понятия, которые согласно другому подразделению противопоставляются сложным. Ибо если бы был указан истинный, т. е. имманентный, признак простого понятия, то нельзя было бы считать это понятие простым; поскольку же не указали бы такого признака, понятие не было бы отчетливым. Тут выручает «ясное» понятие. Единство, реальность и тому подобные определения признаются простыми понятиями несомненно только потому, что логики оказались не в состоянии найти их определения и потому удовольствовались тем, чтобы иметь о них просто ясное понятие, т. е. не иметь никакого. Для дефиниции, т. е. для указания понятия, обыкновенно требуют указания рода и видового отличия. Она дает, следовательно, понятие не как нечто простое, а как имеющее две могущие быть сосчитанными составные части. Но такое понятие не становится еще в силу этого чем-то сложным. — Уму говорящих о простом понятии предносится, повидимому, абстрактная простота, единство, не содержащее внутри себя различия и определенности и потому не являющееся тем единством, которое свойственно понятию. Поскольку предмет находится в представлении и, в особенности, в памяти или поскольку он есть абстрактное определение мысли, он может быть совершенно прост. Даже самый богатый по своему содержанию предмет, например, дух, природа, мир, а также бог, если он облекается без всякого понятия в простое представление о столь же простом выражении: дух, природа, мир, бог, есть несомненно нечто простое, на чем сознание может остановиться, не выделяя для себя дальше какого-либо специфического определения или признака; но предметы сознания не должны оставаться такими простыми, не должны оставаться представлениями или абстрактными определениями мысли, а должны быть постигнуты в понятии, т. е. их простота должна быть определена их внутренним различием. — Сложное же понятие есть не более, как деревянное железо. О чем-то сложном можно, правда, иметь то или иное понятие, но сложное понятие было бы чем-то худшим, чем материализм, который признает сложным лишь субстанцию души, а мышление все же считает простым. Необразованная рефлексия прежде всего набредает на сложность, как на совершенно внешнее соотношение, на худшую форму, в которой могут быть рассматриваемы вещи; даже самые низшие природы должны обладать некоторым внутренним единством. А чтобы форма самого неистинного существования была перенесена на «я», на понятие, — это более, чем можно было бы ожидать, это должно быть рассматриваемо как неприличие и варварство.