Он ввел меня в дом пированья,
надо мной его знамя — любовь!
Ягодой меня освежите,
яблоком меня подкрепите,
Ибо я любовью больна.
Его левая — под моей головою,
а правой он меня обнимает, —
Заклинаю вас, девушки Иерусалима,
газелями и оленями степными, —
Не будите, не пробуждайте любовь,
пока не проснется!
* * *
— Голос милого!
Вот он подходит,
Перебираясь по горам,
перебегая по холмам, —
Мой милый подобен газели
или юному оленю.
Вот стоит он
за нашей стеной,
Засматривает в окошки,
заглядывает за решетки.
Молвит милый мой мне, говорит мне:
«Встань, моя милая,
моя прекрасная, выйди,
Ибо вот зима миновала,
Ливни кончились, удалились,
Расцветает земля цветами,
Время пения птиц наступило,
Голос горлицы в краю нашем слышен,
Наливает смоковница смоквы,
Виноградная лоза благоухает —
Встань, моя милая,
моя прекрасная, выйди!
Моя горлица в горном ущелье,
под навесом уступов, —
Дай увидеть лицо твое,
дай услышать твой голос,
Ибо голос твой приятен,
лицо твое прекрасно!»
* * *
— Поймайте-ка нам лисенят,
поймайте маленьких лисенят,
Они портят нам виноградник,
а виноград-то наш не расцвел![2]
* * *
— Отдан милый мой мне, а я — ему;
он блуждает меж лилий.
Пока не повеял день,
не двинулись тени,
Поспеши назад,
как газель, мой милый,
Иль как юный олень
на высотах Бетер.
III
* * *
— Ночами на ложе я искала
любимого сердцем.
Я искала его, не находила.
Встану, обойду-ка я город
по улицам и переулкам,
Поищу любимого сердцем.
Я искала его, не находила,
Повстречала тут меня стража,
обходящая город:
«Вы любимого сердцем не видали ль?»
Едва я их миновала,
как нашла любимого сердцем,
Я схватила его, не отпустила,
Довела его в дом материнский,
в горницу родимой.
Заклинаю вас, девушки Иерусалима,
газелями и оленями степными, —
Не будите, не пробуждайте
любовь, пока не проснется.
* * *
— Кто это выходит из пустыни,
словно дымный столп,
Курящаяся миррой и благовоньем,
привозным воскуреньем?[3]
— Вот ложе Соломона,
Шестьдесят мужей вокруг него
из мужей израильтянских,
Все они препоясаны мечами
и обучены битве,
На бедре у каждого меч
против страшилища ночного.
* * *
— Паланкин изготовил себе царь из дерев ливанских,
Столбы из серебра изготовил,
Спинку — из золота,
Подстилку — из багряницы,
А внутри его застлали любовью девушки Иерусалима.
Выходите-ка, девушки, на царя Соломона поглядите,
На венец, которым мать его в день свадьбы венчала,
В день радости сердца.[4]
IV
* * *
— Как прекрасна ты, милая,
как ты прекрасна —
твои очи — голубицы
Из-под фаты,
Твои волосы — как козье стадо,
что сбегает с гор гилеадских,
Твои зубы — как постриженные овцы,
возвращающиеся с купанья,
Родила из них каждая двойню,
и нет среди них бесплодной.
Как багряная нить твои губы,
и прекрасен твой рот,
Как разлом граната твои щеки
из-под фаты,
Как Давидова башня твоя шея,
вознесенная ввысь,
Тысяча щитов навешано вкруг, —
всё щиты бойцов,
Две груди твои — как два олененка,
как двойня газели, —
Они блуждают меж лилий.
Пока не повеет день,
не двинутся тени,
Я взойду на мирровый холм,
на гору благовоний, —
Вся ты, милая, прекрасна,
и нет в тебе изъяна.