Мы, милая, знаем о любовной страсти друг друга. Ты жаждешь моего мужа, а я безумно люблю твоего раба. Что делать? Как каждой из нас найти удобный выход, чтобы удовлетворить свое желание? Знай, что я молила Афродиту дать мне совет, как быть, и богиня тайно вдохнула в меня мысль, которую я доверяю тебе, Миррина, чтобы ты ее следующим образом выполнила. Сделай вид, что очень рассердилась на своего раба, владыку моей любви, и с побоями прогони из дому, но, ради богов, бей осторожно, соразмеряя свои удары с силой моей страсти. Красавец Евктит, разумеется, побежит ко мне, приятельнице своей хозяйки; тут я сейчас же пошлю к тебе мужа, якобы для того, чтобы он молил госпожу за раба, прямо-таки вытолкаю его с этим поручением. Таким образом, каждая из нас получит своего любимого и сумеет, руководствуемая Эротом, спокойно и без помех воспользоваться выпавшим ей счастьем. Но как можно дольше растяни свои любовные радости, чтобы мне тоже подольше насладиться. Прощай и перестань оплакивать раннюю смерть своего мужа: судьба взамен посылает тебе в возлюбленные моего.
Ты пренебрегаешь любящей, ни во что меня не ставишь, я у тебя на последнем месте, а моя любовь для тебя — доступное всегда удовольствие. Нередко ты даже проходишь мимо моего дома, словно никогда его не видел. Заносишься ты, Памфил, конечно, потому, что я не захлопывала перед тобой дверь, говоря: «У меня там другой», но впускала без лишних слов. Не поступай я так, ты бы горел и не меньше меня сходил с ума от страсти. Я избаловала тебя потому, что слишком сильно любила и не умела скрывать этого. Все вы становитесь надменными, когда понимаете, что вас любят. Понятно, что ты думаешь только о Таиде; она кажется тебе красавицей оттого, что твои домогательства напрасны. Ты бегаешь за ней, оттого что она издали обходит тебя: что с трудом дается в руки, то нам мило, а когда устаешь безуспешно уламывать подарками свою Таиду, хотя цена-то ей самое большее четыре обола,{196} волей-неволей вспоминаешь обо мне. Во всех своих горьких бедах виновата я сама. Ведь сколько раз я клялась покончить с этой глупой привязанностью, но стоило мне опять увидеть тебя, тотчас я бежала к тебе, как сумасшедшая, забывала обо всех клятвах, была чересчур щедра на ласки, сладко целовала, слишком крепко стискивала в объятьях и позволяла трогать себя за груди. Ты думаешь, я всегда буду так сговорчива и готова служить тебе, но, Эротами клянусь, — впрочем, сам увидишь! Зачем произносить клятву до конца, когда на деле я могу доказать свою решимость и твердость в намерениях?! Прощай! Заклинаю тебя грудями и поцелуями Таиды, оставь меня в покое.
По доброте душевной, женщина, ты предупреждаешь меня; слова твои продиктованы горячей заботой. Ты ведь говорила: «До каких пор, юноша, будешь ты упорствовать в своем намерении, никогда не пропуская удобного случая? У меня есть муж. Напрасно не позорь меня. Иди своей дорогой, пока он ничего не заметил, чтобы такой славный юноша не погиб по моей вине». Однако, если так ты уговариваешь меня, можно из этого заключить, что никогда не любила и не видела влюбленных. Твои слова ясно говорят о неопытности. Влюбленные не знают стыда, даже если их забросать грязью, не знают робости, даже под угрозой смерти: нипочем им плыть, споря с волнами и ветром. В этом больше почтения к Афродите, чем в благовониях и жертвах. Оставь свои советы — они неразумны и совершенно вздорны. Бесстрашному в любви неведом трепет, и потому я буду подражать отваге лаконян. Ведь у них матери говорили своим сыновьям (мне же — что еще выше — это велит сердце): «Со щитом или на щите!» Перед лицом такой красоты я с радостью соглашусь выбрать между любовью и смертью. Мечу кости — теперь либо трижды по шесть, либо три!{197} Не подумай, красивейшая из женщин, что это письмо только дело моей руки и моего языка, иначе далеко уклонишься от истины. Оно доказательство охваченной страстью души, которая рассказывает о своем страдании.