Выбрать главу

Пигмалион

Все же срамных Пропетид смел молвить язык, что ВенераНе божество. И тогда, говорят, из-за гнева богини,Первыми стали они торговать красотою телесной.Стыд потеряли они, и уже их чело не краснело:Камнями стали потом, но не много притом изменились.Видел их Пигмалион, как они в непотребстве влачилиГоды свои. Оскорбясь на пороки, которых природаЖенской душе в изобилье дала, холостой, одинокийЖил он, и ложе его лишено было долго подруги.А меж тем белоснежную он с неизменным искусствомРезал слоновую кость. И создал он образ, – подобнойЖенщины свет не видал, – и свое полюбил он созданье.Было девичье лицо у нее; совсем как живая,Будто с места сойти она хочет, только страшится.Вот до чего скрывает себя искусством искусство!Диву дивится творец и пылает к подобию тела.Часто протягивал он к изваянию руки, пытая,Тело пред ним или кость. Что это не кость, побожился б!Деву целует и мнит, что взаимно; к ней речь обращает,Тронет – и мнится ему, что пальцы вминаются в тело,Страшно ему, что синяк на тронутом выступит месте.То он ласкает ее, то милые девушкам вещиДарит: иль раковин ей принесет, иль камешков мелких,Птенчиков, или цветов с лепестками о тысяче красок,Лилий, иль пестрых шаров, иль с дерева павших слезинокДев Гелиад. Он ее украшает одеждой. В каменьяЕй убирает персты, в ожерелья – длинную шею.Легкие серьги в ушах, на грудь упадают подвески.Все ей к лицу. Но не меньше она и нагая красива.На покрывала кладет, что от раковин алы сидонских,Ложа подругой ее называет, склоненную шеюНежит на мягком пуху, как будто та чувствовать может!Праздник Венеры настал, справляемый всюду на Кипре.Возле святых алтарей с золотыми крутыми рогамиПадали туши телиц, в белоснежную закланных шею.Ладан курился. И вот, на алтарь совершив приношенье,Робко ваятель сказал: «Коль все вам доступно, о боги,Дайте, молю, мне жену (не решился ту деву из костиУпомянуть), чтоб была на мою, что из кости, похожа!»На торжествах золотая сама пребывала ВенераИ поняла, что таится в мольбе; и, являя богиниДружество, трижды огонь запылал и взвился языками.В дом возвратившись, бежит он к желанному образу девыИ, над постелью склонясь, целует, – ужель потеплела?Снова целует ее и руками касается груди, —И под рукой умягчается кость; ее твердость пропала.Вот поддается перстам, уступает – гиметтский на солнцеТак размягчается воск, под пальцем большим принимаетРазные формы, тогда он становится годным для дела.Стал он и робости полн, и веселья, ошибки боится,В новом порыве к своим прикасается снова желаньям.Тело пред ним! Под перстом нажимающим жилы забились.Тут лишь пафосский герой полноценные речи находит,Чтобы Венере излить благодарность. Уста прижимаетОн наконец к неподдельным устам, – и чует лобзаньяДева, краснеет она и, подняв свои робкие очи,Светлые к свету, зараз небеса и любовника видит.Гостьей богиня сидит на устроенной ею же свадьбе.Девять уж раз сочетавши рога, круг полнился лунный, —Паф тогда родился, – по нему же и остров был назван.Был от нее же рожден и Кинир, и когда бы потомстваОн не имел, почитаться бы мог человеком счастливым.

Мирра

Страшное буду я петь. Прочь, дочери, прочь удалитесьВы все, отцы! А коль песни мои вам сладостны будут,Песням не верьте моим, о, не верьте ужасному делу!Если ж поверите вы, то поверьте и каре за дело.Ежель свершенье его допустила, однако, природа, —За исмарийский народ и за нашу я счастлив округу,Счастлив, что эта земля далеко от краев, породившихСтоль отвратительный грех. О, пусть амомом богаты,Пусть и корицу, и нард, и из дерева каплющий ладан,Пусть на Панхайской земле и другие родятся растенья,Пусть же и мирру растят! Им дорого стала новинка!Даже Эрот объявил, что стрелой не его пронзена ты,Мирра; свои он огни от греха твоего отвращает.Адской лучиной была ты овеяна, ядом ехидны,Ты из трех фурий одна: преступленье – отца ненавидеть,Все же такая любовь – преступленье крупней. ОтовсюдуЗнатные ищут тебя домогатели. Юность ВостокаВся о постели твоей соревнуется. Так избери же,Мирра, себе одного, но, увы, все в одном сочетались.Все понимает сама, от любви отвращается гнуснойМирра, – «Где мысли мои? Что надо мне? – молвит, – о боги!Ты, Благочестье, и ты, о право священное крови,Грех запретите, – молю, – преступлению станьте препоной,Коль преступленье в том есть. Но, по правде сказать, БлагочестьеЭтой любви не хулит. Без всякого выбора звериСходятся между собой; не зазорно бывает ослицеТылом отца приподнять; жеребцу его дочь отдается,Коз покрывает козел, от него же рожденных, и птицыПлод зачинают от тех, чьим семенем зачаты сами.Счастливы те, кто запретов не знал! Дурные законыСам себе дал человек, и то, что природа прощает,Зависть людская клеймит. Говорят, что такие, однако,Есть племена, где с отцом сопрягается дочь, или с сыномМать, и почтенье у них лишь растет от любви их взаимной.Горе мое, что не там привелось мне родиться! Вредят мнеЗдешних обычаи мест! Но зачем возвращаюсь к тому же?Прочь, запрещенные, прочь, надежды! Любви он достоин, —Только дочерней любви! Так, значит, когда бы великийНе был отцом мне Кинир, то лечь я могла бы с Киниром!Ныне ж он мой, оттого и не мой. Мне сама его близостьСтала проклятием. Будь я чужой, счастливей была бы!Лучше далеко уйду и родные покину пределы,Лишь бы греха избежать. Но соблазн полюбившую держит:Вижу Кинира я здесь, прикасаюсь к нему, говорю с ним,Для поцелуя тянусь, – о, пусть не дано остального!Смеешь на что-то еще уповать, нечестивая дева?Или не чувствуешь ты, что права и названья смешала?Или любовью отца и соперницей матери станешь?Сыну ли старшей сестрой? Назовешься ли матерью брата?Ты не боишься Сестер, чьи головы в змеях ужасных,Что, беспощадный огонь к очам и устам приближая,Грешные видят сердца? Ты, еще непорочная телом,В душу греха не прими, законы могучей природыНе помышляй загрязнить недозволенным ею союзом.