Попов Виктор Николаевич
Наука преданности
Виктор Попов
НАУКА ПРЕДАННОСТИ
Красный спиртовый столбик на градуснике за окном ползет и ползет вниз, а переведешь с него взгляд, и перед тобой - кипень цветущей смородины.
Метеорологи предупредили: ночью заморозок. И люди толпятся на крыльце совхозной конторы, с тревогой оглядывают смородиновые плантации: вдруг да на самом деле мороз побьет цвет.
А в угловом кабинете высокий, плотный человек наклоняется к микрофону и очень внятно говорит:
- Повторяю: начинайте дымить. Как слышите? Прием.
- Спасете? - пожалуй, я не спрашивал, а утверждал.
- Смотря какой мороз... - голос тихий и усталый.
И тут же снова резко и властно: - Ехать надо!
- Не доверяете?
- Доверяю. Как себе доверяю, без этого работа - не работа. Но ведь душа-ю болит.
Вечереет в горах. Деревья, облепившие склоны, теряют очертания, заслоняются темнотой. Сергей, директорский шофер, его вечный и верный спутник, включает фары.
Едем, молчим. Я думаю: "Сколько же ты одолел километров по этим склонам, сколько ненастий перенес, сколько надеялся и сколько разуверился? Ты, директор плодосовхоза "Мичуринец" Иван Алексеевич Яркий, человек, который, по собственным словам, и свет-то божий увидел случайно? Какова она, мера твоего труда, твоего нервного напряжения и твоей отдачи?"
ЧЕЛОВЕК,
РОДИВШИЙСЯ СЛУЧАЙНО
Августовской сырой ночью с гор в долину спускался всадник. Он думал о том, что сейчас вот, едва подъедет к дому, перелетит через плетень Шалый и с тихим визгом будет прыгать рядом со стременем, норовя огладиться о хозяйскую ногу. Но Шалый не встретил, и когда хозяин поднялся на крыльцо и условным стуком дал знать о себе, он уже забыл о собаке. Он вообще обо всем забыл, потому что дверь ему открыла жена, которую он не видел больше двух месяцев. Прижимаясь к нему тугим, распирающим платье животом, она спросила:
- Никто тебя не заметил, Лешенька?
- Темень - глаз коли.
- Ну слава богу. А то третьего дня беляки Шалого кончили. И голосу-то теперь подать некому.
Ему бы насторожиться, потому что два раза уже собака его выручала. Был у него хитрый лаз в огороде, которым он оба раза исчезал, едва собака начинала заходиться в лае. Но он не насторожился, потому что четверо ребятишек уже терлись об него и ему с ними было так спокойно, так хорошо, и он забыл, что за его голову обещана награда, а сосед их, Левка Захаров человек жадный и злой.
На очень короткое время забыл бывший балтийский моряк, член партии большевиков, член совдепа села Алтайского Алексей Яркий о том, что идет гражданская война и что "либо мы их, либо - они нас". Из пятнадцати лет своей семейной жизни он провел с семьей чуть больше шести. В девятьсот третьем ушел на действительную, хватил японской войны от первого дня до последнего, а в четырнадцатом - там уж и говорить нечего. Начал службу безграмотным парнем, а на флоте образовался. Там же стал убежденным партийцем. Как только вернулись домой бывшие фронтовики-большевики: он, Михаил Юрков, Александр Тарасов, Калина Губин, Николай Громоздин, Павел Тутукин - создали большевистскую ячейку, начали агитацию за Советы. Всего несколько месяцев продержалась в селе новая власть. Явились белые, пришлось скрываться, уходить в подполье.
Домой наведывались ночными наездами. Вот так, как сегодня.
- Может, помоешься, баня натоплена?
- Помоюсь, Анна, ой помоюсь... - нащупал в темноте над ребячьими головами женино лицо, нежно зажал щеки ладонями. - Неласканые мои. От живого отца перебиваетесь сиротами... Когда сына-то ждать?
- В сентябре мамка рожать будет. Бабка Лена сказала: в сентябре. Одиннадцатилетняя Дунька, получив подзатыльник, ойкнула, но тут же сказала рассудительно:
- Чего дерешься-то? Сама слыхала, как говорила.
Что я, вру, что ли...
А когда вернулся хозяин из бани и пил холодный, прямо из погреба квас, Анна, досадуя на то, что приходится начинать разговор, который совсем не ко времени, стояла перед мужем в растерянности. И только когда он настороженно спросил: "Что-то ты, Анна, тянешь?" - решилась, - Я вот думаю, Лешенька, не ко времени это. Не дело мне нынче рожать. Переживем маленько, тогда и можно.
- Да что ты, Нюрка, месяц всего осталось носить.
- Вон Калинихе столько же оставалось. Бабка Лена вытравила.
- И думать не моги. Белых прогоним, знаешь, как жить станем!
- Ой, Леша, Леша. Ты-то побыл дома да ушел.
А мне-то с ними, с пятерыми, куда? И еще - с младенцем. Мы и сейчас по чужим хатам хоронимся, спасибо, люди добрые пускают. Беляки на тебя злобствуют, а нам откликается. Грозились недавно, что корову со двора сведут. Господи, никак на крыльцо кто подымается! .
Когда в дверь начали ломиться, Алексей метнулся к одному окну, к другому. Его, одетого в белое исподнее, видимо, заметили.
Анна тянула мужа к погребу.
- Уходи, через подполье уходи.
- Если мне уходить, вас всех здесь под одно решат.
Не судьба, значит, мне, Анна.
Подошел к рвущейся с петель двери, отодвинул засов.
Капитан Рождественский, руководивший арестом, был человеком веселым. Уводя Алексея Яркина, даже пошутил:
- А ты молодец, право слово, молодец. Блюдешь армейский обычай. Перед смертью чистое надел. Через чистое и душе вылетать свободней.
Анна упала на колени, потянулась руками к капитановым коленям.
- Господи, за что ты так к нам...
- Господа вспомнила, тварь!
С медными бляхами нагайка свистнула раз, еще раз.
Потом вдруг вырвалась из рук капитана и отлетела в сторону. Капитан не стал ее искать, опять же пошутил:
- Плетку на память оставляю. Детей учи, чтобы против власти не бунтовали.
Уже с улицы донесся до Анны голос мужа:
- То, что думала, не делай!
И ушел балтийский моряк под вражеским конвоем.
До утра отчаянно молилась Анна, прося у бога заступы и справедливости. А Яркий на пустыре села Алтайского копал себе могилу.
Год спустя, когда в село войдут красные, тело борцабольшевика с воинскими почестями похоронят на кладбище родного села Нижняя Каменка. И будет воздвигнута на месте захоронения массивная, под цвет морского бушлата, черная пирамида, на фоне серебряного якоря напишут:
"Здесь похоронен расстрелянный белогвардейцами моряк Балтийского флота, партизан Яркий А. А. 18. 3.
1883-27. 8. 1918 гг. Вечная слава погибшему за революцию".
А на месте расстрела поколение свободных, благодарных людей поставит революционному бойцу памятник.
И пионеры по торжественным дням будут нести около этого памятника торжественный караул. Все, все это будет.
Пока же... Пока не справивший еще тридцатишестилстия матрос расстрелян, а жена мечется в неутешном горе, молит смерти ребенку, который еще не родился.
Ребенок появится на свет живым и здоровым. Сын.
Она ке хочет его кормить. Она видеть его не желает.
Бабка Лена, которая может помочь в родах, но знает также и секреты смерти, первая, с кем делится Анна своей ненавистью.
- Не надо мне его. Все из-за него, все. Если бы не он...
- Дите-то в чем виновато?
- Да если бы я тяжелой не была... Ушла бы с Алешей. А с брюхом-то я куда?.. Глаза бы на него не смотрели...
- Что ты, Анна, бога побойся. Он ведь все слышит!
- Бо-ога?