Герцог Эшленд наконец-то останется один. Никаких учителей; никакого Фредди с его распутным очарованием, в точности, как у его матери; никаких напоминаний о днях до отъезда в Индию простого немолодого лейтенанта, достопочтенного Энтони Расселла, оставившего дома красавицу жену, младенца сына и двух кузенов в полном здравии, стоящих между ним и герцогством.
Эшленд сделал еще глоток, на этот раз побольше, и отодвинул тяжелую бархатную штору. Окно выходило на север. При дневном свете вид бывает гнетущим сверх всякой меры; а сейчас там просто черно. Ветер дует непрестанно, все небо затянуло тучами, и луна больше не освещает ни траву, ни камни, ни те несколько потрепанных кустов, что когда-то образовывали некое подобие сада с этой стороны дома. В свой последний год Изабель одержимо трудилась над этим садом, нанимая уйму людей из деревни, чтобы придать ландшафту цивилизованный вид. Заказывала растения и статуи, устраивала навесы и ограждения против ветра, но все напрасно. Остались только статуи, как руины какого-то забытого римского города, да и те с отломанными конечностями, потому что ветер сбрасывал бедняг с пьедесталов.
Очень подходяще.
Еще глоток. Бокал почти опустел. Когда только успел? Остаток нужно растянуть подольше, делая крохотные глоточки.
Что бы Изабель подумала про юного Гримсби? Он бы ей понравился, решил Эшленд. Ей нравились молодые умные люди, а нет никаких сомнений, что Гримсби умен. Это видно по его большим глазам, спрятанным за очками. Что там писал Олимпия? Что не знает другого такого грамотея, сведущего в тонкостях латыни и греческого, как мистер Тобиас Гримсби, и математика у него тоже безупречна. Изабель, получившая хорошее образование благодаря взыскательной гувернантке, каждый день после чая приглашала бы Гримсби в гостиную. И с удовольствием поддразнивала бы его, выясняла бы его вкусы, мнение и семейную историю.
Изабель. Будь Изабель здесь, Эшленд уже поднимался бы вверх по лестнице в свою спальню. Нет, он уже переоделся бы в ночную рубашку и халат, отпустил бы лакея и вежливо постучался бы в дверь между их спальнями.
Эшленд наклонил бокал. Последние золотистые капли потекли в горло. Теперь голова его ласково кружилась на грани опьянения, ощутимой самым краем чувств. Это все, что он себе позволял, желая ослабить похоть, обуревавшую его каждый вечер в этот час, когда он собирался подняться вверх по лестнице и лечь в одинокую постель.
Тело Изабель, белое и округлое в пламени свечи. Плоть Изабель, взывавшая к нему. Ее негромкие вздохи прямо ему в ухо, ее пальцы, впивающиеся в его спину, всеускоряющиеся движения. Стремление достичь пика, содрогания восторга, замедляющееся биение пульса после. Поцелуи Изабель на его плоти без шрамов, ее тело, прижимающееся к нему.
Эшленд опустил штору.
С преувеличенной точностью он поставил опустевший бокал на поднос и расправил пустую правую манжету.
Глава 3
Эмили очнулась от глубокого сна, услышав знакомый звук: грубое металлическое скрябанье совка для угля. Горничная разжигает камин в ее спальне.
Она открыла глаза, ожидая увидеть поношенные бархатные занавеси и необузданных единорогов на средневековых гобеленах, увидеть солнечный свет, пробивающийся сквозь щели в сапфирового цвета шторах, и свой секретер, заваленный книгами, бумагами и огрызками перьев. Эмили протянула руку, ожидая ощутить тепло спящей сестры.
Но рука нащупала только холодные простыни, а глазам предстали густая серая тьма и тени от незнакомой мебели.
Эмили рывком села.
— Сэр! — Возле камина что-то грохнуло, металл стукнулся о камень.
Сэр.
Эмили схватилась за щеки. На ночь она сняла бакенбарды, очень уж сильно под ними чесалось. Впрочем, на ней был длинный ночной шерстяной колпак и настоящая мужская ночная рубашка.
— Простите, — выдохнула она, надеясь, что горничная ее толком не рассмотрела, и натянула одеяло до самого носа.
— Я думала, вы еще спите, сэр, — сказала горничная, снова поворачиваясь к камину. Эмили видела только бледный силуэт в темноте, а корзинка с растопкой казалась не меньше горничной. Камин был совсем небольшим, что, разумеется, совершенно естественно, напомнила себе Эмили, — ведь она спит наверху, со слугами, а не в шикарных спальнях внизу.
Роскошные спальни, предназначенные для герцога, его семьи и почетных гостей: со стенными панелями, оклеенные обоями, с позолотой, украшенные шелками и картинами маслом, просторные, обставленные превосходной мебелью.