Эмили подняла взгляд и улыбнулась ему из-под очков.
— Дядя. — Она опустила корги на ковер и встала.
Сколько же ей сейчас лет? Двадцать три? Двадцать четыре? Но глаза кажутся старше, круглые, совиные, невероятно древние на чистой коже лица с изящными скулами. А волосы при свете единственной электрической лампы на столе Олимпии отсвечивают золотом. Две другие гостьи весьма привлекательные девушки с царственными чертами лица, что отлично видно на фотографиях, но красота Эмили более изысканна. Она прячется и скрывается за стеклами очков и застенчивым характером. Ученый, вот кто такая Эмили: она разбирается в латыни и греческом лучше, чем сам Олимпия. В крови их семейства имеется предрасположенность к гениальности, и Эмили она досталась в полной мере.
— Моя дорогая девочка. — Олимпия взял ее за руки и поцеловал в щеку. — Ну, как ты?
— Все хорошо, дядя. — Она ответила спокойно, но в голосе послышались слезы.
— Садитесь скорее. Я велел принести чаю. Должно быть, вы совершенно измучены. — Он показал на кресла, а сам устроился на уголке письменного стола. — Пересекли Ла-Манш вчера ночью?
— Да, после заката, — сказала Стефани. — Меня два раза вырвало.
— Право же, Стефани! — резко оборвала ее Луиза.
— Это все лакрица. — Стефани снова опустилась в кресло и посмотрела на позолоченный потолок. — Никогда не могу устоять перед лакрицей, а тот маленький мальчик на пристани…
— Да, в самом деле, — поддакнул Олимпия. — А что ваши слуги?
— О, с ними все в порядке. Крепкие желудки и все такое.
Олимпия кашлянул.
— Я имею в виду — кто они? Им можно доверять?
— Да, разумеется. — Луиза снова метнула укоризненный взгляд в сторону Стефани. — Наша гувернантка — как вам известно, она с нами уже тысячу лет, и папин… — тут ее голос слегка дрогнул, — папин камердинер, Ганс.
— Да, я помню Ганса, — отозвался Олимпия, вызывая в памяти плотного сложения мужчину, не особо ловко обращавшегося с шейными платками, но зато глаза его пылали преданностью хозяину, которому он служил еще до того, как князь женился на самой младшей сестре Олимпии. — И мисс Динглеби тоже помню. Именно я отправил ее к вашей матери, когда Луиза достаточно подросла и начала учиться. Рад слышать, что ей удалось спастись вместе с вами.
— Значит, вы уже слышали, что произошло. — Луиза смотрела на свои руки, плотно сцепленные на коленях.
— Да, дорогая моя, — участливо произнес Олимпия. — Мне очень жаль.
— Конечно, он слышал, — ожидаемо резко воскликнула Эмили. Ее глаза, устремленные на Олимпию, остро поблескивали под очками. — Наш дядя узнает обо всех подобных вещах зачастую раньше, чем весь остальной мир. Ведь правда, дядя?
Олимпия развел руками.
— Я — обычный человек. Просто время от времени кое-что слышу…
— Чепуха, — отрезала Эмили. — Вы нас ждали. Расскажите, что вам известно, дядя. Мне бы хотелось хоть раз услышать все целиком. Видите ли, когда оказываешься в гуще событий, все очень перепутывается. — Она настойчиво смотрела на него этими своими мудрыми глазами, и Олимпия, чьи внутренности ничто не могло легко растревожить (за исключением буколических ландшафтов), внезапно отчетливо ощутил кувырок где-то в районе печени.
— Эмили, что за дерзость! — воскликнула Луиза.
Олимпия выпрямился.
— Нет, моя дорогая. В данном случае Эмили совершенно права. Я взял на себя смелость полуофициальными путями навести кое-какие справки. В конце концов вы — моя семья.
Последние слова эхом пронеслись по комнате, вызвав образ матери девушек, сестры Олимпии, умершей десять лет назад в тяжелых родах, когда она произвела на свет долгожданного наследника Хольстайн-Швайнвальд-Хунхофа. Младенец, родившийся на два месяца раньше положенного срока, умер на следующий день, и, хотя князь Рудольф женился еще дважды и еженощно трудился, усердно пытаясь выполнить свой долг, желанных мальчиков так больше и не дождался. Остались только три юные леди: принцесса Стефани, принцесса Эмили и (четыре месяца назад князь вынужден был склониться перед неизбежностью) коронованная принцесса Луиза, официальная наследница престола Хольстайн-Швайнвальд-Хунхоф.
А их мать, как призрак, все еще витала в этой комнате. Любимая сестра Олимпии, хотя он никогда бы в этом не признался. Его собственная дорогая Луиза, умная, красивая, полная очарования, влюбившаяся при дворе в князя Рудольфа тем нескончаемым летом 1854 года, когда в моду вошли германские императорские особы.