Деникин сделал паузу, пережидая оживлённо-возмущённый шумок, возникший среди присутствующих. На генерала Маркова не смотрел. А Марков с интересом наблюдал за большим мохнатым шмелём, влетевшим в окно и ищущим выхода.
— Не надо отпускать пленных, — продолжал Деникин. — Они же вновь станут воевать против нас. Искренне раскаявшихся, готовых бороться против большевистского насилия над Россией, можно принимать в наши ряды. Сначала в обоз, а потом и в строй...
Шмель наконец вылетел в окно и с победным жужжанием устремился вверх, в нежную голубизну. Марков облегчённо вздохнул.
Руденко лежал в палате тяжёлых — не рубцевались швы после операции на боку, где застряла пуля; плохо заживали ожоги на плечах и спине. Неделю ему пришлось спать на животе. Как раз в тот день, когда ему разрешили лечь на спину, госпиталь посетило начальство: главнокомандующий Автономов и его начальник штаба Гумённый. Преодолевая боль, матрос сел в кровати, весь в бинтах от поясницы до шеи.
— Здравствуй, дорогой товарищ Руденко, — приветствовал его Автономов. — Пришли вот пожелать тебе скорого выздоровления. Может, что нужно из лекарств или из еды?
Сопровождающий высоких посетителей начальник госпиталя немедленно начал объяснять, что персонал старается, но не хватает хороших продуктов, что он сам и весь персонал делают всё возможное...
— Погоди, товарищ начальник, — перебил его командующий. — Мы знаем, что вы, конечно, стараетесь, но дай мне с моим боевым товарищем поговорить. Он у нас один остался в живых из всей команды бронепоезда.
— Морской закон нарушен, — со злой горечью сказал Руденко. — Весь экипаж погиб, а капитан жив.
— Это же хорошо, что живой, — включился в разговор Гумённый, опасливо поглядывая на Автономова, пытаясь, наверное, понять, то ли говорит, что надо. — Война-то идёт, такие бойцы за революцию, как вы, Олег Петрович, нужны.
— Не очень удачная встреча случилась у тебя с генералом Марковым, товарищ Руденко, — сказал Автономов.
— Это не последнее рандеву у нас с ним. Дашь мне бронепоезд?
— Выздоравливай скорее, а там поглядим. Скажи, какое тебе питание нужно? Может, спирт выписать или вино? Как врачи скажут?
Врач сказал, что раненому можно есть всё, а напитки употреблять лишь в небольшом количестве.
— Жратва здесь, конечно, не для моряка,— сказал Руденко. — Прикажите коку мяса не жалеть, а по вопросу спирта я знаю лучше, чем медицина: не можно, а нужно. Не немножко, а чем больше, тем полезнее.
Начальник госпиталя рассыпался в обещаниях, но Автономов его перебил:
— Я знаю, кто у вас занимается продовольствием, и сам распоряжусь.
Он для того и приехал в госпиталь, чтобы встретиться с Ольгой, вернувшейся в Екатеринодар сразу после отступления белых. Пошли к ней вдвоём с Гумённым. Во дворе Под распустившимися старыми деревьями гуляли выздоравливающие в старых полосатых халатах.
— Живучий гад, — сказал Автономов верному начальнику штаба. — Ему бы и погибнуть там в самый раз. Такой верный большевик. Пока он здесь, мы ничего не сделаем.
— В Новороссийске их много.
— От Новороссийска ещё доехать надо, и немцы, глядишь, не пустят. Сейчас к Ольге зайдём и всё обсудим. Я потому и охрану не взял.
Она их ждала — на столе всё, что надо. Сели, выпили, закусили колбаской — они же большевики и не признают ни Бога, ни поста.
— Так ты, Олюха, говоришь, что кадеты всё равно своё возьмут?
— Я же их видела в Афипской. С генералом говорила — он меня с Быхова знает. Разве ж ваши мужики могут против них? У вас и командиров-то только вы, Алексей Иваныч, да Иван Лукич Сорокин. Ну, ещё и вы, Степан Фёдорович.
— Мы с Лукичом тоже так думаем. Добровольцы нас, конечно, расколотят. На этот раз они Екатеринодара не взяли потому, что Корнилов погиб, а так я уже и приказ отдал об эвакуации. И народ большевиков уже ненавидит. Да... Корнилов. Как я ни пытался, а не смог остановить это безобразие, когда терзали его труп. А сколько ни в чём неповинных расстреляли в городе. На это у них сил хватило, а чтобы преследовать отступающих кадетов, как положено по военной науке, у них ни ума, ни сил недостало. Хоть меня за успешную оборону главнокомандующим назначили, но со мной не считаются. Скоро объединятся с Черноморской республикой, и вся власть будет у жида Рубина. Потому мы с Лукичом и со Стёпой решили арестовать ЦИК, взять власть и помириться с добровольцами. Но надо, чтобы они это знали. Ещё в том месяце я посылал туда людей — бывших офицеров, но у них не вышло. Не доверяют тем, кто у нас служил. Ты бы поехала, Оля, к Деникину? Дадим тебе лошадь, крепких старичков в охрану — будто едешь в станицу к родным. Бумагу тебе напишем или на словах скажешь.
— Лучше на словах. Меня Марков знает. Но, Алексей Иваныч, подумать надо. В какую станицу?
— В ту, куда они пойдут. Может, и не домой поедешь к родным, а как в тот раз — раненых повезёшь.
— Когда ехать?
— Хорошо бы к Пасхе.
— Это ж значит... меньше двух недель? Ой, подумаю я.
— Завтра с утра придёшь в штаб, и будем собираться. Да, к слову, там, в главном корпусе у вас, в тяжёлой палате, лежит матрос Руденко. Его бы, конечно, лучше удавить или отравить, но... надо внимание оказать — мясца подкинуть, спирту. Пусть упивается.
— Знаю я его.
Что-то бабье, тайное, промелькнуло на круглом, с едва заметной россыпью рыжих веснушек, лице Ольги, и Автономов, заметив это, вздохнул и задумался. Потом сказал:
— Да и мы со Стёпой ещё подумаем до завтра. Рисковое это дело. Верно, Степа?
— Рисковое, Алексей Иванович.
Вышли во двор. Автономов огляделся, приказал:
— Не спеши, Степан. В машине не поговоришь. Давай в сторонку отойдём. Как ты насчёт этой бабы?
— Баба — что надо, Алексей Иванович. Видать, казачка.
— Да не про то я. Городская она, но из казаков. Я думаю, можно ли ей довериться? Здесь-то она никуда от нас не денется — одно слово моё — и в Чека. А поедет к кадетам? Баба она и есть баба — с кем спит, тот и хорош. Нет. Не будем её посылать. У меня другой план ещё есть. После Пасхи скажу в этом ... ЦИКе, что должен наводить порядок в красногвардейском отряде в Кисловодске, и поедем с тобой. Сядем в бронепоезд, возьмём своих верных казаков — и в путь. Мне доложили, что там живут большие генералы — Рузский и Радко-Дмитриев. Рузский командовал фронтом. С ним легче договориться, чем с Деникиным и Марковым. Те воюют. Знают свою силу. А у этих ничего нет. Предложим им посты командующих войсками, а войска — наши казаки. Ведь я кто? Хорунжий. А Лукич — фельдшер. У нас ни одного офицера — всех постреляли. Нешто мы можем руководить армиями? Вот у нас и не солдаты, а сброд. Будет у нас главнокомандующий Рузский — его и Алексеев, и Деникин признают. И тогда немцы на Кубань не придут.
Вечером в госпиталь привезли свежий хлеб. Вышла его принимать Ольга. Разгружали выздоравливающие, охраняли красногвардейцы, а главным здесь был товарищ Петухов с хлебопекарни. Он покрикивал на разгружающих, ворчал на Ольгу, плохо разбиравшуюся в документах, затем, когда работа закончилась, махнул шофёру, чтобы тот уезжал без него, а сам с небольшой корзинкой направился за Ольгой Петровной.
Брат и сестра закрылись на ключ, вытащили из корзины белые сладкие булки, а из-под них нечто ценное, завёрнутое в тряпочку, — золотые вещички.
— Смотри, Олька, прячь хорошо, — требовал брат. — Чтобы никто и не подумал.
— Я придумала в селёдку. В самые ржавые, грязные. Такие, что никто и в руки не возьмёт.
— А потом сама не найдёшь.
— А я меточку делаю. Иди — покажу.
Потом они ужинали. Василий спросил об Автономове. Ольга рассказала.
— Научи, что делать, — попросила она брата.