Давайте на примерах рассмотрим, какой из этого толк, и убедимся, что ни в одном Деле не собралось вместе столько подлецов, сколько в Деле правосудия. Ведь читатели уже должны ориентироваться: если наказание в руках начальника, то для Дела оно бесполезно, каким бы суровым оно ни было.
Впервые с подлостью советского правосудия мне пришлось столкнуться при таких обстоятельствах. В начале 80-х на завод обрушилась эпидемия судебных приговоров по статье Уголовного кодекса, предусматривающей наказание за нарушение должностными лицами правил охраны труда. Менее чем за три года 23 цеховых руководителя от начальника цеха до мастера получили наказание в основном в виде двух лет лишения свободы условно. Среди инженеров началась паника, молодые специалисты начали отказываться от назначения на должность, уже занимающие должности предпринимали попытки перейти в рабочие или в контору. В это время любая тяжелая травма рабочего практически без исключения влекла за собой осуждение от одного до трех инженеров.
Разбор этих дел проходил так. При смертельном исходе или тяжелой травме на завод прибывала комиссия под председательством представителя областного госгортехнадзора. Поскольку эти люди в отличие от заводских специалистов отвечают только за отсутствие травм и каждая травма является для них укором, акт они писали так, чтобы виноватым оказывался обязательно заводской работник. Логика была примитивная и на 100 % надежная: каждый цеховой инженер по должностной инструкции обязан контролировать исполнение рабочими правил техники безопасности, поэтому если рабочий их нарушил и погиб, то, по логике госгортехнадзора, виноват мастер или начальник цеха, который «не проконтролировал рабочего в момент нарушения им правил». Такой акт комиссия отправляла прокурору, тот возбуждал уголовное дело, суд выносил обвинительный приговор. И суд не волновало, что ни один человек не в состоянии находиться одновременно в разных местах рядом с 50 рабочими и целый день «контролировать», не нарушают ли они правила техники безопасности.
Конечно, и инженеры могут быть и бывают виноватыми. Скажем, мастеру присылают для ликвидации аварии рабочих из другого цеха, они не знают опасностей новой работы. Мастер их не инструктирует, не объясняет, откуда может исходить угроза. Рабочий принимается за работу и гибнет. Конечно, этот мастер виноват: ему доверили людей, он проявил халатность, и они погибли.
Но вот другой случай, которым автору пришлось заниматься.
Металлургический цех. Тому, кто его не видел, скажем, что это здание по объему в 2 раза превышает здание Курского вокзала в Москве, но в отличие от вокзала все его площади и этажи заняты мощным оборудованием. Цех работает круглосуточно, ночью на смену выходит человек 50 с начальником смены и мастером во главе. Рабочие места распределены по огромному цеху так, что на некоторых из них руководители бывают только при обходе во время приемки и сдачи своей смены, да и то не всегда.
Руководители смены уже за час до начала работы принимают цех у руководителей, сдающих смену. За полчаса, уже одетые, рабочие собираются в комнате оперативок, где начальник смены и мастер дают им краткий инструктаж и задания. В это время они осматривают экипировку рабочих, их состояние (не пьяны ли, здоровы ли). Минут за 15-20 до начала смены рабочие расходятся по рабочим местам для приемки их у рабочих закончившейся смены.
Так было и в ту трагическую ночь. Смена началась в полночь, а через час произошла небольшая авария на одном из ленточных транспортеров. Их в цехе несколько десятков, а общая длина составляет несколько километров. Включает и выключает транспортеры один оператор со своего пульта. Получив сигнал аварии, оператор кнопкой отключила транспортер и по телефону послала дежурных слесарей поставить на место сошедшую с рельсов тележку транспортера. Работа эта обычно занимает от двух до десяти минут и настолько обыденна, что руководителям о ней никто не сообщил — не было необходимости в их участии. Бригадир слесарей и слесарь поднялись к конвейеру. Первое, что они обязаны были сделать и о чем им сотни раз говорили на инструктажах, — это отключить рубильник конвейера и повесить на нем табличку: «Не включать! Работают люди!» Впоследствии знающих это дело рабочих больше всего возмущало то, что бригадир слесарей, на расстоянии вытянутой руки от которого был выключатель аварийной остановки конвейера и можно было обесточить конвейер и обезопасить себя, ни первого, ни второго не сделал. Когда слесарь был в ремонтной тележке, с плавильной печи на пульт поступила просьба подать шихту на печь, и оператор, заболтавшись с подружкой, начала нажимать кнопки включения конвейеров, нажала и кнопку конвейера, на котором работали люди. Слесарю оторвало руку, и он умер.
Патологоанатом, делая вскрытие, фактически объяснил, почему слесари вели себя беспечно, — в желудке погибшего содержание спирта было все еще выше, чем в крови, то есть слесари начали смену с распития бутылки.
А вот приговор народного суда: мастеру смены, начальнику электрослужбы и начальнику механослужбы — по два года условно. Последние два инженера — дневные работники, их в это время на заводе не было, но ведь они «не обеспечили безопасной работы механизмов».
Но этим хоть условный срок дали. А в другом цехе с мостового крана сорвалась траверса, внизу, в том месте, где ему стоять нельзя (это знают даже школьники: «Не стой под стрелой»), стоял рабочий. Он получил удар по голове, тяжелое сотрясение мозга и отлежался в больнице. А его мастер отсидел по приговору суда два года: не обеспечил «контроль за соблюдением правил техники безопасности».
Как можно было работать цеховым инженерам в таких условиях? Поэтому среди них и началась паника.
Осужденный мастер, о котором шел рассказ в первом примере, был товарищем автора, и после приговора суда наивный тогда еще автор поражался: как его товарищ не смог объяснить суду свою невиновность в таком очевидном деле?
— Кому объяснять?! — злился осужденный. — Что бы мы ни говорили, как бы ни оправдывались, судья тыкал пальцем в акт госгортехнадзора и говорил: «Тут написано, что вы виноваты, значит, виноваты».
Мне было непонятно: что же это за суд, где живой человек обязан что-то доказать не людям, а бумажке, написанной заинтересованными людьми? Я начал читать уголовно-процессуальный кодекс и увидел, что закон грубо попран судом. Согласно кодексу, акт ревизии (а акт госгортехнадзора был именно таким актом), послуживший основанием для возбуждения уголовного дела, не может быть доказательством. Иными словами, судья вообще не имел права использовать этот акт при рассмотрении дела.
Согласно закону, в таком сложном техническом деле прокурор обязан был назначить техническую экспертизу. Технические эксперты, как правило, опытные специалисты с других заводов, предупрежденные об уголовной ответственности за дачу заведомо ложного заключения, должны были предстать перед судом и высказать свое мнение о виновности подсудимых. Но ни прокурор, ни суд экспертизу не назначили и никогда раньше в делах по нашему заводу не назначали. Стала понятна судебная механика превращения инженеров завода в уголовных преступников.
Все еще наивный, я пошел сообщить прокурору города о цепи (как я тогда полагал) судебных ошибок. Прокурор меня выслушал и с присущим юристам тупым апломбом сообщил, что все правильно и что с нарушителями охраны труда надо бороться, как того требует генеральный прокурор СССР, и показал мне приказ своего шефа. Затем, чтобы быть убедительнее, он рассказал об аналогичном деле.
Представьте себе тяжелую стальную балку около 10 м длиной, которая опирается концами на опоры, а ее тело висит над землей в полуметре от поверхности. Балка состоит из двух частей, скрепленных в середине болтами. Мастер дал нескольким рабочим задание развинтить болты и разъединить балку. Один рабочий стал развинчивать, а остальные стояли рядом и курили. Отвинтив верхние болты, рабочий принялся за нижние, для чего он лег на землю под балку. Его товарищи любовались трудовым процессом. Когда он открутил последнюю гайку, обе половины балки упали ему на голову.
— Какие правила техники безопасности нужны были этим идиотам? — спрашивал меня прокурор. — Ведь это даже детям понятно! — продолжал он возмущаться. — Однако мастера мы посадим, — закончил доблестный защитник закона и справедливости.