Как бы то ни было, выступление на фестивале прошло удачно, наусов хвалили. На следующий день Слава с Димой в последний раз выступили в качестве вокалиста и, соответственно, басиста группы “Степ”, которой руководил Женя Димов, экс-“Трек”. “Рубились” страшно, Слава восседал на помосте в неимоверных лохмотьях и с микрофоном в руках, пел по бумажке, поскольку тексты не выучил, что в зале воспринято было как оригинальность. Зато пел от души, то есть голос сорвал к середине выступления, дальше хрипел, визжал, задыхался...
Через месяц в клубе Архитектурного института, где Андрей Макаров исполнял функции директора, сели на запись. Трудились весело, портвейно, опять ездили по кабакам к закрытию, заимствовали у кабацких музыкантов клавиши, поутру ходили с кругами вокруг глаз. Тогда же как-то сам собой прибился к группе Алексей Палыч Хоменко, у которого обыкновенно выпрашивали клавиши на запись. Зашел однажды в подвал, посидел да так и остался в группе.
Альбом пошел, материал весь был наигран, недоставало разве что обрамления, которое появилось случайно.
В то лето посиделки чаще всего происходили на квартире Леши Балабанова, начинающего киношника, а Балабанов любил, хотя и не умел, попеть, а пел одну-единственную песню: “Разлука, ты разлука, чужая сторона”. Остальные подтягивали, и после исполнения эдак двухсотого обросла русская народная песня такими руладами, что явно просилась в вечность. Тогда Диме и пришла идея – а не записать ли заодно и ее? – и у альбома появилось название вкупе со знаменитым “Эпиграфом”. Появилась и еще одна известная песенка.
За два года до того, в 1984-м, Илья Кормильцев в пижаме сидел по ночам в подъезде – дома ему курить не позволялось – и писал на кусочках бумаги тексты… Автор этих заметок тогда, холодной черненковской зимой, прочитал два и с полной уверенностью сказал: “Илья, тебя посадят...” В ответ Илья улыбался, но невесело, он никогда не был героем. Тексты назывались “Скованные одной цепью” и “Метод Станиславского”. Впоследствии оба перешли к Бутусову, и летом 1986-го один стал песней. Второй потерялся. Автор до сих пор считает, что второй был много лучше, но так всегда потом кажется... Увы, Слава всегда не слишком осторожно обращался с бумажками, а Илья никогда не оставлял черновиков...
4 августа состоялась премьера “Разлуки”. Скандал состоялся двумя днями позже: прибежал встрепанный президент рок-клуба Коля Грахов: “„Скованных“ нельзя!” Опасения, навещавшие “Hay” и раньше, благодаря которым, например, строчка “За красным рассветом коричневый закат” благоразумно окрасилась в розовый цвет, подтверждались. Начались судорожные переговоры, в результате которых решено было альбом распространять без “Скованных”.
Помогло недоразумение: одному из свердловских “магнитофонных” людей об этом решении не сообщили, он и продолжал гнать запись целиком, а когда недоразумение вскрылось, было в общем-то все равно. В деяниях незадачливого писалы попытались искать состав злоумышленного преступления, но не это важно. Важно другое: как рокеры ни боялись, власти не реагировали. Одному Богу известно, почему все-таки в то на демократию не слишком жирное время ни малейших гонений в отношении “Скованных” так и не последовало. Хотя к выступлениям текст еще переписывали, пытались что-то поправить...
Несколькими годами позже один из бывших партийных, человек грузный и умный, случайно наткнулся на запись “Скованных”, чутко выслушал до конца, вздохнул и признался с виноватой улыбкой: “Как они тогда смогли? До сих пор жутко становится”. Как знать, быть может, и их прокачало?
Скованные одной цепью, связанные одной целью...
Из интервью В.Комарова:
А в августе мы подгадали, у всех отпуск случился одновременно, у меня, у Димы, у Славы, а у Белкина вообще отпуск пожизненный.
В жизни случались не только концерты и записи, случались и поездки в Сочи. В качестве лирических отступлений... В Сочи, например, ходили на концерт “Форума”, тогда страшно знаменитого, правда, пить начали сутра, до “Форума” Слава не дотянул, Пифа повез его домой, а Белкин с Умецким затусовались с музыкантами, так что их два раза выгоняли со стадиона. И Пифа, наконец до стадиона добравшись, стал свидетелем следующей картины:
Идет концерт, на трибуне стоит аппарат, музыканты играют, а перед трибуной по гаревой дорожке идут пьяные Белкин с Умецким. И тут навстречу капитан, который их уже два раза выводил и сказал, что, мол, больше, чуваки, на глаза мне не попадайтесь... Страшно обрадовался: попались, теперь я вас в ментовку сдам. Тут Белкин капитану в бубен как выписал на глазах у всего стадиона... На трибунах: “Браво!” – фуражки в небо полетели... Они бежать в гримерку, музыканты их спрятали. Капитан просто не ожидал такого поворота. Менты все оцепили, стали искать, так что Диму с Егором музыканты вывезли на полу в автобусе, под аппаратом. Потом мы два дня дома сидели, со страху переодевались... Отдых был полноценный. Такой вот “рок-н-ролл как норма жизни”.
Пятого сентября на “Открытии сезона” в рок-клубе на сцену впервые вышли ребята в милитаристском облачении, застыли у микрофонов и “отдубасили” всем в общем-то знакомую наутилусовскую программу под гробовое молчание зала. Только Слава время от времени зачем-то руки над головой заламывал, а так – полная неподвижность, сдержанность, мрачный сарказм... Зал будто изморозью покрылся, никто такого не ждал, слишком привыкли к бесшабашным и веселым наусам. И как-то сразу стало ясно, что группа наконец и окончательно случилась.
В октябре Леха Балабанов снимал подпольно фильм “о Белкине и девочке-целочке” (это не название, а содержание). Было забавно: то сцена с панками, то бардак на квартире общей знакомой; круче всех был Умецкий, восседал в ванной, погрузивши ноги в горячую воду, и вел “антигорбачевскую агитацию”: “Если от недопоя ноги попарить минут пятнадцать, сто грамм внутри превращаются в стакан! Только помни: главное – не перепарить”.
После съемок, разумеется, выезжали к тому же Лехе на квартиру, где мероприятие продолжалось до утра. Там-то однажды и предложил Слава спеть новую песню. Друзья согласились. Слава взял гитару и в довольно непривычной для себя манере стал петь:
Пел старательно, с чувством, по окончании установилась в комнате продолжительная пауза, первым слово взял Белкин:
– Ну это полное г..но!
Слава несколько опешил, однако друзья поддержали вышеприведенное мнение, и через полчаса выяснилось, что такой дерьмовой песни Слава в жизни своей не писал... Еще через полчаса Слава надрался до такой степени, что неоднократные попытки усадить его в такси и отправить домой увенчались полным провалом; спал на кухне, под газовой плитой.
Как бы то ни было, Слава мнение друзей уважал, так что в результате “дружеской пирушки с обсуждением” песня чуть было не отправилась “в корзину”. Только через полгода, 3 мая 1987 года, “Hay” впервые решились сыграть эту песенку, при этом чувствовали себя как-то неловко, робко интересовались у знакомых: “А тебе понравилось?” На сей раз почему-то всем и поголовно понравилось. А они почему-то не очень уже верили...
Справедливости ради следует отметить, что “братская тревога” со стороны Белкина была не столь уж и беспочвенна – года через полтора, когда “Наутилус” стало модно не хвалить, а ругать, песенка про “хочу быть с тобой” стала главным козырем в руках хулителей, поскольку давала явный повод заподозрить “Hay” в страшном рок-н-ролльном грехе – склонности к “попсе”. А от повода до приговора путь у нас недолгий... За “попсу” давали “вышку”.
Вернемся, однако, назад, в 1986-й, который катился к финалу. 17 октября приключился последний рок-семинар, скопом выехали на турбазу “Селен”, выпили, к ночи переругались все, кроме “ЧайФа”, дававшего концерт, и Бутусова, дню рождения которого концерт был посвящен. Шахрин пел, рядом развеселый Славка отклячивал нечто лихое и орал что ни попадя. Он уже считался баловнем судьбы, ему завидовали...