– Доброго утра вам, – поприветствовала родительниц Крылинка, не забывая о почтительности. – Что-то неспокойно мне, глядя на вас... Неужели стряслось что-то? А где Твердяна?
Звук этого имени заставил матушку измениться в лице, а Медведица оставалась непроницаемо-спокойной, как и почти всегда: она редко выражала свои чувства явно и сильно.
– Гостья наша кожами занята, переносит их к себе, – ответила она. – А нам тебя кое о чём спросить надобно, доченька. Скажи, не было ли у тебя... ну... обморока? Ты понимаешь, что мы имеем в виду.
Крылинка понимала более чем хорошо. Шла Лаладина седмица, и каждая родительница, у которой дочка вошла в брачный возраст, ждала счастливого события. Вот только Крылинка, хоть убей, не могла припомнить, что когда-нибудь падала в обморок при встрече с женщиной-кошкой. Знак, который издревле удостоверял, что сошлись две предназначенные друг другу половинки, не посещал её, но она отчего-то даже не думала об этом, покуда ей не напомнили.
– Только, чур, честно! – погрозив пальцем, добавила Медведица.
– Ежели честно, то нет, – вынуждена была признать Крылинка.
У матушки Годавы вырвался долгий, печальный вздох, а Медведица потемнела лицом, и её кустистые, с морозно блестящими прожилками седины, суровые брови нависли над глазами ещё более угрюмо, чем обычно.
– Да что стряслось-то? – воскликнула Крылинка.
– Да вот стряслось... Гостья-то наша, Твердяна, утресь посваталась, – тихо и невесело сообщила матушка Годава. – Просит, чтоб отдали тебя в жёны ей. Мы-то, может, и не против, да знак был ли? Без этого никак нельзя, сама понимаешь. Ежели не было его, знака-то, обморока, как же тогда понять, твоя ли судьбинушка у дверей стучится? Коль без знака браком сочетаетесь – быть беде, вестимо! Вся жизнь наперекосяк пойти может, ежели ошибка вышла...
Мать выдавала грустной скороговоркой свои рассуждения, а Крылинка слышала и понимала через слово... Ослепительная весть: Твердяна посваталась! Переполненное сердце разлетелось на кусочки, ноги провалились в пустоту, а душа пропала в светлом тереме счастья. Она знала, чувствовала, что иного не суждено, что суровая оружейница со шрамом, в чьи объятия она попала, прыгнув сквозь огненное кольцо, пришла не просто так. А обморок... Да никогда в жизни она не обнаруживала такой слабости, слишком крепка была душою и телом для этого.
– Я-то вот, когда с родительницей твоею повстречалась, в такое забытье впала, что все кругом испужались, не испустила ли я дух, – тем временем рассказывала матушка Годава. – А ты, Медведица, ещё сказала тогда, почесав в затылке: «Чегой-то мелкая какая-то, как воробушек... Боюсь, как бы не задавить её!» Помнишь, э? – И она с квохчущим смешком толкнула супругу локтем в бок. – Да вот, не задавила же, живём, и детушек народили...
Медведица с добродушной усмешкой кивнула воспоминаниям, но не сказала ничего, ограничившись хмыканьем. В отличие от словоохотливой супруги, в речах она была скупа и выдавливала их из себя с неохотой.
– Вот и не знаем мы, что делать, – подытожила матушка Годава, снова обращаясь к Крылинке. – Всем Твердяна взяла, достоинствами не обделена, да и роду-племени она почтенного и славного, но... Твоя ли она судьба? Ежели обморока у тебя не было, боюсь, как бы отказом ей ответить не пришлось. А его точно не было? Вспомни-ка получше!
Тут и вспоминать было нечего. При встрече у ручья Крылинка не теряла своего крепко сидящего в сильном и здоровом теле сознания, только видела себя словно со стороны, причём не лежащей на земле, а отламывающей сухое деревцо – как видно, для обороны от жутковатой незнакомки. Да и как бы она поняла, что это обморок, ежели ни разу в жизни в него не падала?
– Нет, – слетел с её губ еле слышный шелест.
– Ну, на нет и суда нет, – развела руками Медведица. – Мы с матерью тебе счастья желаем, дочка, чтоб ты свою суженую уж точно нашла. Хоть и завидной Твердяна избранницей могла бы быть, да как бы тебе на ложную тропинку не вступить в жизни...
Это прогремело, как приговор небес. Счастье сорвалось из окошка своего звёздного терема, стремительно прочертило к земле огненную дугу падучей звезды и разбилось вдребезги, а Крылинка вышла из дома, не тронув дверной ручки: как шагала, так и положила дверь плашмя, не моргнув глазом и не ощутив удара.
Ручей утешал её – не утешил. Трава вытирала ей слёзы – не смогла осушить. Сосны сочувственно качали ветвями, да только какой прок был Крылинке в их сочувствии? Словно соболезнуя ей, погода испортилась: солнце закрыли бескрайние серые тучи, а ветер разгулялся, словно хмельной буян. Деревья гнулись под его необузданными порывами, а Крылинка стояла, как скала, с высохшими глазами и повисшими вдоль тела руками, из которых ушла вся сила. Хлестнул ливень, и девушка вымокла в считанные мгновения.