Она отправилась в Церех одна, объяснив своей покровительнице, что ей необходимо побыть наедине с родными местами. Шагая по знакомым улицам, Гледлид дышала запахом свежевыпавшего снега и улыбалась. Она выжила. Её стихи обрели печатный облик. В конце Ореховой улицы по-прежнему стоял особняк госпожи Нармад, а его владелица прогуливалась в саду, облачённая в чёрный наряд и такого же цвета перчатки. Увидев Гледлид, она едва не лишилась чувств от радости.
– Дитя моё, я верила, что ты жива, – шептала она, вытирая бегущие по щекам слёзы. – А когда мне принесли вот это, я удостоверилась в этом окончательно.
С этими словами госпожа Нармад положила на колени Гледлид потрёпанный, зачитанный до дыр сборник под названием «Невысказанное» – тот самый, в который вошли работы из папки «Стихи отца».
– Твоего батюшки нет в живых, но кто-то выпустил книгу под его именем... Это могла быть только ты, – с залитой слезами счастья улыбкой молвила госпожа Нармад. – Я пыталась тебя разыскивать, но твой след оборвался в глубине земель Дамрад.
Это была тихая, грустновато-светлая встреча. От госпожи Нармад Гледлид узнала, что мать жива и здорова, но была отстранена от должности, а её место заняла ставленница Дамрад. Теперь Лильвана стала мелкой чиновницей и уже не могла жить на широкую ногу; Хорг остался при ней, а наложника Архида она отправила работать пекарем в хлебной лавке. Погостив у второй супруги отца несколько дней, Гледлид всё-таки решилась направить свои стопы в сторону родительского дома.
Падал снег, повисая на волосах и усыпая плечи искристыми блёстками, поскрипывал под шагами и касался щёк холодными поцелуями. Ворота открылись, едва она протянула руку к звонку.
– Добро пожаловать, госпожа Гледлид, – приветствовал её дом.
Внутри почти ничего не изменилось, даже привычные запахи сразу защекотали память и заставили сердце ёкнуть. Мать стояла посреди гостиной – вся олицетворённое ожидание; её спина осталась несгибаемо прямой, но рыжее пламя её волос поутихло, словно прихваченное с висков инеем. От зоркого глаза Гледлид не укрылись неприметные заплатки на локтях её служебного кафтана, который она, по-видимому, носила теперь и в качестве повседневного.
Звон молчания рассеялся от тихого голоса матери:
– Здравствуй, детка... Моё сердце умерло, когда ты не вернулась тогда с прочими пленными. Но теперь оно воскресло.
Расстояние между ними сократилось, и Гледлид почувствовала непривычно тёплое кольцо объятий. Сколько она себя помнила, от матери всегда веяло прохладой – этакая морозная волна духов катила перед нею. Сейчас от госпожи Лильваны не пахло ничем, кроме простого мыла и чуть засаленной ткани кафтана – того же самого, в котором она ходила десять лет назад.
– Все твои сёстры и братья живы и здоровы. Их выкупила из плена какая-то богатая чудачка...
– Я даже знаю, как эту чудачку зовут, – улыбнулась Гледлид. Давно зревшее в душе слово проклюнулось светлым ростком наружу: – Прости меня, матушка. Я заставила тебя пережить горе.
– Мне не за что тебя прощать, дорогая, – ответила Лильвана. – Что сделано, то сделано. Я просто рада, что ты здесь... Живая.
Умный дом уже вкатил столик со скромным угощением: поджаренным хлебом, маслом к нему, печеньем и двумя чашками с душистым травяным отваром. Матери и дочери предстоял долгий разговор – о многом.
*
Трёхлетняя Светолика тянулась к спелым черешенкам, и кормилица Бранка подняла девочку-кошку повыше. Вечерние лучи усталым золотом отягощали ресницы Берёзки, задумавшейся под сенью плодоносящих деревьев.
– Пойдём, кое-что покажу тебе, – шепнула стоявшая сзади Гледлид, наклоняясь к её ушку и прижимая ладонями хрупкие, но много вынесшие на себе плечи.
Они шагнули в проход и очутились во дворе нового дома навьи, построенного по белогорским обычаям, но отделанного снаружи светящимся камнем. Гуляя по саду, Берёзка с любопытством спросила:
– А почему тут столько свободного места? Можно ещё много чего посадить...
– Этот сад я вырастила сама – благодаря твоим урокам. – Гледлид завладела руками молодой колдуньи, пожимая её пальцы со зрелой, выношенной в сердце нежностью. – А место оставила, чтоб и ты могла тут хозяйничать и сажать всё, что тебе захочется. Тогда это будет уже НАШ сад.
Склонившись, она осторожно прильнула к задрожавшим губам Берёзки. Та в первый миг застыла, но не отпрянула, не оттолкнула навью. Её ресницы сомкнулись, а руки поднялись и легли на плечи Гледлид.