Пробудилась она раньше всех – ещё солнце не касалось своими первыми лучами небосклона. В торжественной предрассветной тишине Дарёна вышла в сад и умылась из дождевой бочки, прогоняя нервную дрожь от лёгкого недосыпа. Как же сладко пахло весенним цветением! В предчувствии зари деревья благоухали так, что запах вливался густой пьянящей волной в открытое кухонное окно. Дарёна затопила печку и поставила тесто на оладьи. «Пусть матушка Крылинка отдыхает, а работать будем мы, молодые», – думалось ей.
Вскоре поднялась Рагна и отправилась в коровник. Войдя в кухню с подойником парного молока, она с удивлением сказала:
– Небывалое дело! Матушка Крылинка ещё не на ногах?
– Устала она вчера, пускай отдыхает, – отозвалась Дарёна, вымешивая тесто и готовясь к выпечке.
– Я к ней всё-таки загляну, – проронила Рагна. – Мало ли...
Дарёна шлёпнула на блюдо первую шестёрку румяных, поджаристых оладушек, когда супруга Гораны прибежала обратно в кухню – перепуганная, вся в слезах.
– Матушка Крылинка... не просыпается, – выдохнула она, прижимая трясущиеся пальцы к губам.
Словно подхваченная холодными крыльями, Дарёна бросилась в супружескую опочивальню Твердяны. Матушка Крылинка в глубоком покое лежала в постели на спине, и чуть приметную тень улыбки в уголках её губ озарял первый проблеск зари. Её голова была слегка повёрнута набок, навстречу дышавшему в окно яблоневому дурману, а на неподвижной груди Крылинки, чуть выше спокойно сложенных рук, лежало белое голубиное пёрышко.
Тающим сугробом Дарёна осела на колени, зарывшись лицом в передник матушки Крылинки, который та отдала ей накануне вечером. Он пропах кухонным чадом, дымом и стряпнёй, и слёзы терялись в нём.
Подошедшая Горана обняла рыдавшую рядом Рагну за плечи и мягко отстранила от постели, склонилась над матерью и пощупала губами её лоб.
– Уже остыла... Отлетела её душа, – с задумчивой печалью молвила она. – Тихо ушла, во сне. Младу дождалась, Шумилку женила – и отправилась на покой, следом за матушкой Твердяной.
К дымке цветущих яблонь, черёмухи и вишни примешалась горечь дыма от погребального костра, разведённого на скалистой круче над рекой. Проводить Крылинку собралось всё Кузнечное, были и Лесияра с Жданой; чуть поодаль за княжеской четой стояла дружинница, держа на руках белый кружевной свёрток, из которого виднелось розовое детское личико. Уткнувшись в родное плечо, Дарёна не сдержала слёз.
– Не плачь, дитя моё, провожай её душу с улыбкой и любовью, – шепнула матушка. – Она прожила прекрасную жизнь, и я верю, что её дальнейший путь будет не менее достойным.
Рагна вся размокла от рыданий, и приготовлением поминального обеда пришлось руководить Дарёне. Собранная до дрожи, в переднике матушки Крылинки и в чёрном платке поверх повойника, она чувствовала на своих плечах вес, который прежде несла супруга Твердяны – как коренная лошадь в тройке, а они с Рагной были пристяжными. Теперь в семью пришла молодая Лоза, и тройка по-прежнему сохранялась, а кому из них предстояло стать коренной – будущее обещало показать.
– Что же мы теперь будем делать, ладушка? – вздохнула Дарёна устало и растерянно, когда гости разошлись, и опустевший сад сонно ронял лепестки на дорожки.
Они с Младой провожали закат на крыльце, и женщина-кошка прижимала обеих дочек к себе, усадив на колени.
– Жить, Дарёнка, – сказала она. – Мы будем жить.
Эпилог
Год 1 от Дня Второго Пришествия Махруд. Старому миру пришёл конец: из-за вмешательства извне нарушилось равновесие силы в Озере потерянных душ, и стяжки волшбы, коими сдерживались дыры от расширения, лопнули. И было великое смятение и ужас: небесная воронка ускорила своё вращение, и ветром небывалой силы вырывало с корнями огромные деревья, а тех, кто не успел спрятаться в домах, подхватывало и уносило в небо.
В это время Махруд, много веков недвижимо сидевшая в храме Чёрная Гора, открыла очи и явила свой взор потрясённым жрицам. В её тело вернулась жизнь: забилось сердце, потекла кровь, кожа разгладилась, и она поднялась со своего места. Раскинув руки, призвала она всю хмарь, которая только была в Нави, и могучим потоком выбило крышу у храма. На вершине струи вознеслась Махруд навстречу воронке, и извергся из её груди ослепительной силы луч. Ударил луч в небо, и оно разгладилось, покрывшись хрустальной синевой, а свет Макши усилился многократно. Хмарь осыпалась сверху многоцветными искрами и окутала все растения, покрыв их защитным слоем, дабы те не погибли от чрезмерного освещения и смогли приспособиться к нему. Навии прятались от яркого света и жары в своих домах, закрывая окна занавесями, а выходили ночью. На ночном же небе появилось новое, более тусклое светило, которому дали имя Мерева.