Значит, подозреваемых уже двое… Нет, все-таки только один, Монкур. Тьюринг давно почил в бозе, месяц назад погибнув в ДТП, причем тело не смогли опознать даже по ДНК… Не смогли опознать? Вот она, зацепка. Кто-то хорошо знал, как избавиться от тела так, чтобы криминалисты полицейского управления Нью-Йорка ничего не нашли, да они и не искали особо. Помер, да и помер, претензии никто не предъявлял. Покоится, наверное, в безымянной могиле. Да и что это даст? Кроме фотографии в водительских правах ничего и нет, эксгумация ничего не даст, только отнимет время и ресурсы. Оставался Монкур. Вот за этот хвост и надо тянуть. Мобилизовать все ресурсы, поставить его в список особо разыскиваемых… а на каком собственно основании? Ордера не будет, предъявить ему нечего. Только что пришить какое-нибудь нераскрытое дело по тяжкому преступлению или терроризму? Надо подумать.
Мирски чертыхнулся. Ему здорово хотелось курить, но не в рабочем же кабинете? Нарушение корпоративных правил. Да и борьба с курением тут велась такая, что и поблизости не покуришь, щтраф выпишут даже ему. Мирски зажмурился, задержал воздух, потом с шумом выдохнул. Раньше это помогало при ведении наблюдения, когда курить было нельзя. И все-таки пара затяжек «Америкен Спирита» была бы как нельзя кстати, крепкие, заразы, от них никотин аж с ушей капает. Чертовы правила…
Бенито «Бенни» Больцано с отвращением толкнул туфлей стоящего на коленях Джованни Лампони, отчего тот опрокинулся на спину, больно ударившись связанными за спиной руками.
— Ты опозорил семью Больцано, Джованни. Ты — человек без чести.
— Но я…
Бенито сделал жест рукой, и двое мордоворотов-телохранителей, подойдя к Джованни, не церемонясь, грубо подняли его, и не слушая причитаний, поволокли к выходу. Пощечина была ощутимой, даже не пощечина, а оплеуха со всего размаха. Ну ладно, взялся помочь кузену, но натворил при этом таких дел… Нарушил все мыслимые и немыслимые правила — работал на чужой территории, теперь придется отвечать перед Кошер Ностра, потерял своих — его — людей, и не отомстил, умылся, испугавшись за свою никчемную семейку. Как же, напугался русских, даже не братвы, а каких-то мифических русских солдат, которые якобы действуют в Нью-Йорке спокойно, как у себя дома! Да даже если бы и так, законы чести должны были быть исполнены. Месть, месть и только месть! Чтобы никто и не смел думать, что можно безнаказанно тронуть людей Больцано и уйти безнаказанным! Нет, так дело не пойдет. Над семьей Больцано никто не смеет издеваться, и этот сын шлюхи, сделавший семью посмешищем в глазах других семей будет показательно наказан, теперь уже его голова украсит его же каминную полку. Ну или останется на месте, вместе с телом на дне Гудзона, куда его опустит тазик с цементом — один из бесчисленных на речном дне Нью-Йорка, надежном кладбище лузеров. А вот что теперь делать с обидчиками, кому мстить? Алан Тьюринг, который был целью Лампони, вроде бы погиб, но Больцано в совпадения не верил. У маршалов много уловок, и несчастные случаи они подстраивают мастерски, чтобы сбить черных баунти хантеров со следа.
Бенито взял со стола фоторобот, который дал Джованни, мир его праху, при этом даже осенил себя крестным знамением и поцеловал нательное распятие. Господь благоволит добрым католикам. А вот этот непонятный Тьюринг… С фоторобота смотрело молодое лицо, не выражающее никаких эмоций — собственно, почему мертвая картинка, созданная неживой машиной, должна что-то выражать?
— Что думаешь, Адольфо? — он вопросительно посмотрел на своего консильери, сидящего в кресле напротив.
— Месть должна свершиться, нашей чести нанесен урон, который можно смыть только кровью. Сначала надо поговорить с Старковым, который здесь заправляет «братвой», узнать про этих таинственных русских, которых боятся даже сами русские гангстеры.