Пару дней меня не беспокоили, были лишь регулярные визиты врача и сестрички милосердия (а ничего у нее зад в хирургических брючках!). Причем, самое интересное, эти двое гадов только улыбались на все мои попытки завести разговор. Таки заговор молчания какой-то. А вот потом…
Сначала в палату вошел тот самый аристократический тип, которого я видел после пробуждения. Вошел, и уселся на прикроватный стул, пристально меня разглядывая.
— И что? — не выдержал я. — Нравится? Вы из этих?
Надо было видеть, как рожу аристократа перекосило.
— Да, похоже я ошибся… — пробормотал он себе под нос.
— Смотря в чем, — нагло усмехнулся я.
— Итак имя, фамилия, год рождения.
Да ты что, дядя, белены объелся что-ли? Так все я тебе и выложил. Все так и укладывается в попадание на территорию вероятного противника, — «сиятельство», русский язык с каким-то странным говором, хорошо оборудованный госпиталь, заговор молчания — хотя обстоятельства этому противоречили. Если только уничтожили всю нашу кавалькаду из росгвардейцев, обеспечивающих оцепление, и нашу штурмовую группу, а меня, каким-то чудом выжившего после очереди из калаша в упор вывезли на какую-то их базу в Грузии или где-нибудь еще, где очень любят матрасный флаг. Но вот только одно, самое главное обстоятельство не укладывается — мое тело двенадцатилетнего ребенка, и это перевешивает все остальное. До этого еще наша цивилизация не дошла.
— Давайте так, — предложил я. — Тактику ведения допроса и противодействие ей я знаю, и вы это знаете. Поэтому сначала я хочу узнать несколько вещей, от которых будет зависеть то, что я вам скажу, и вы это тоже знаете.
— Да? — удивленно задрал брови аристократ. — Я говорю с коллегой?
— Смотря в чем вы считаете себя коллегой.
— Спрашивайте.
— Какой сейчас год?
— Две тысячи двадцать пятый от Рождества Христова, если вы понимаете, о чем я.
— Понимаю. Где я нахожусь?
— Петербургский Николаевский военный госпиталь.
Вот как! Если не врет, то я в России.
— Кто сейчас у власти?
— На престоле сейчас император Владимир Четвертый.
— Монархия?
— Естественно, мы же не галлы какие-нибудь с их республиканскими метаниями.
Если он прав, я попал в другую ветку реальности. И это задница.
— Теперь я. Итак повторюсь…
Ладно, «коллега».
— Александр Радов, одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года рождения.
— Где родились?
— Город Краснодар Краснодарского края, — я наблюдал за его реакцией.
— Краснодар?
— Ну скорее всего у вас это Екатеринодар.
— Далековато же вас занесло, — покачал тот головой, делая пометки старомодным карандашом в блокноте. — Теперь немного странный вопрос, который не укладывается в вашей легенде или реальной биографии, но от которого зависит ваша жизнь. Фамилия Драбицыны вам что-нибудь говорит?
— Откуда вы это знаете? — я решил позволить себе удивиться, хрен с ним, перейдем на менее принужденную беседу. — Говорит. Моя прабабушка была Драбицына Анна Михайловна.
— Что с ней стало?
— А ничего хорошего. После революции чудом уцелела, остальных расстреляли красные, потом так и осела в Ленинграде, прошу прощения, теперь Санкт-Петербурге. Умерла в блокаду. В роду передавалось, что она была графиня.
— Революция, красные, Ленинград, блокада?
— У вас что, ничего этого не было?
— Ладно, не отвлекайтесь. Так в вас течет кровь рода Драбицыных?
— Да, осталась небольшая частичка. Это важно?
— Очень важно. Потому что теперь вы Александр Драбицын, а я соответственно, ваш отец, Алексей Михайлович Драбицын.
Ну, блин! Глюк, я твой отец! Прямо запашком из ЗВ повеяло. Осталось только обняться и зарыдать у вновь обретенного папаши на плече, пачкая его слезами и соплями счастья. Видимо это ехидное настроение отразилось на моем лице, потому что обретенный папа (на французский манер с ударением на последнем слоге) саркастически хмыкнул.
— Договорились?
— А что, есть варианты? Значит были, у вас вон карман оттопыривается.
— Были, — честно признался папа, непроизвольно оглядев карман. — Не оттопыривается. Взяли на понт старика.
— Что там у вас?