Рыдания Элистэ перешли во всхлипывания. Она вытерла глаза рукавом рубашки и прошептала:
– Спасибо, благослови вас Провидение, дядюшка Кинц.
Лицо старика покраснело, и он скороговоркой пробормотал:
– Что ты, что ты, деточка, благодарить меня еще рано. Если нам с тобой предстоит сегодня сделать столько дел, то пора начинать, не так ли? До конюшни путь неблизкий, а я уже не так проворен, как в прежние времена. Пойдем, девочка, у нас мало времени. В путь! И, пожалуйста, старайся улыбаться. Все будет чудесно, нас ожидает замечательное приключение!
Элистэ едва успела подхватить лампу, когда дядюшка потащил ее за руку вниз по тропинке.
– А нельзя ли применить какое-нибудь колдовство, чтобы мы перелетели туда по воздуху? – спросила она, спотыкаясь на каменистой дорожке.
– Это было бы поистине восхитительно! Но, к сожалению, должен признаться, что твой старый дядюшка не настолько могут. Я умею создавать наваждения, и еще иногда пробуждать в живых тварях и предметах то, что спрятано глубоко в их сознании. Однако, детка, никому не дано нарушить закон природы, воспрещающий человеку летать по воздуху.
– Если это закон природы, то как же быть с новинкой – воздушными шарами?
– С чем-чем?
– Воздушными шарами, дядюшка. Это такие большие, ярко раскрашенные шары, которые накачивают горячим воздухом. Если шар достаточно велик, он может поднять корзину, в которой сидят люди, и они полетят по воздуху.
– Не может быть! – изумленно уставился на нее старик. – Вот это настоящее чудо. Я просто потрясен! Как чудесно, как замечательно, как необыкновенно! Милая моя, в это трудно поверить!. Воздушный шар! Ты точно знаешь?
– Да, мне рассказывали люди, которые сами их видели.
– Ах, как бы я хотел увидеть настоящий воздушный шар! Говоришь, они ярко раскрашены? Как чудесно! Наверное, это восхитительное зрелище! А я ведь даже не догадывался! В своем уединении я пропускаю массу интересных вещей. Да, мир не стоит на месте.
– Дядюшка, если вы и вправду так считаете, почему бы вам не приходить ко мне в гости почаще? Или, того лучше, поселитесь у нас в Дерривале. Все будут просто счастливы.
Он с улыбкой покачал головой.
– Милая девочка, я не могу этого сделать. Как же я стану заниматься в Дерривале своей наукой? Все будет меня там отвлекать, я не сумею сосредоточиться. Там шум, суета, кто-то уходит, кто-то приходит – нет, работать там невозможно. Лишь в уединении, в тихой обители, безо всяких помех – только так можно обрести душевный покой, без которого моя работа и жизнь немыслима.
– Звучит довольно скучно. Разве вам не одиноко?
– Бывает иногда, – признался дядюшка. – Но иного пути нет.
– И вы всегда жили так?
– Нет, детка, не всегда. Давным-давно, еще мальчиком, я тоже жил в замке Дерриваль, как ты. Тогда у меня были друзья, удовольствия, всякие роскошества – я еще не забыл это. Но уже в раннем возрасте я обнаружил, что наделен неким особым даром, который изредка достается людям из класса Возвышенных. И еще я понял, что развитие этих способностей значит для меня больше, чем все остальное. Затем я выяснил, что для этого необходима постоянная практика в сочетании с отказом от мирских благ. Мне было всего семь лет, когда меня отослали в общину Божениль, что в Оссади, где несколько наставников из класса Возвышенных основали горное поселение. Они жили там, чтобы учиться, практиковаться в своем искусстве, а также передавать приобретенное знание одаренным детям. Жизнь там оказалась нелегкой, – продолжал дядюшка Кинц. – Приходилось очень много работать, а наставники – о, некоторые из них были поистине устрашающими. Мне пришлось спать на полу, в то время как я привык к пуховой перине. Питался я лишь черным хлебом и овощами, хоть мне хотелось цыплят и кремовых тортов. Спальни не отапливались, горячей воды не было. Я вставал в четыре утра, работал на кухне или в саду до десяти, а после завтрака начинались уроки, продолжавшиеся до ужина. Вечером два часа отводились для самостоятельных занятий, а потом я шел спать. Любого, кто смел открыть рот и произнести хоть слово во время самостоятельных занятий, запирали на ночь в чулане. А всякого, кто вставал с кровати после того, как погасят свечи, подвергали порке. Со мной это тоже один раз произошло – меня застали среди ночи в уборной, где я читал книжку. Наставник во Нилайст выпорол меня так основательно, что я целую неделю не мог присесть. Ни разу с тех пор не осмелился я нарушить правила общины.
– Но, дядюшка, это просто ужасно! Вы, наверное, ненавидели такую жизнь? Разве вы не скучали по дому?
– Вначале да, и очень сильно. Первые четыре месяца перед сном я каждый вечер плакал.
– И ведь вы были так малы! Как смели они столь жестоко обращаться с маленькими детьми? И как это позволяли родители?
– Родители предоставляли наставникам всю полноту власти. Ведь эта строгая дисциплина предназначалась для того, чтобы научить нас выдержке и стойкости, необходимым в нашем искусстве. Занятия нарочно делались такими суровыми, чтобы отсеять случайных учеников и оставить лишь настоящих ученых. Метод оказался эффективным. Почти треть учеников вернулись домой, прежде чем закончился первый семестр.
– Это меня не удивляет. Уж я бы не позволила, чтобы меня пороли – ни за что на свете. Да я бы подожгла это заведение! А если б меня попробовали запереть в чулан, то сбежала бы.
– Я тоже много раз хотел убежать. Однажды даже уложил свои вещи в мешок. Но всякий раз, когда я становился жертвой искушения, вспоминал об искусстве, которому меня учили, о своих способностях, наваждениях, о Бездумных и всем остальном. Если б я убежал из общины, то никогда не получил бы всех этих знаний. Учти, что на всей земле нет другого места, где я мог бы столько познать. Достаточно было подумать об этом, и искушение проходило. В конце концов я решил остаться во что бы то ни стало. И знаешь, после этого решения суровая жизнь и лишения перестали казаться мне такими уж тяжкими. Я провел в Божениле пятнадцать лет.
– И ни разу не наведывались домой?
– Почему же – раз в год, на двухнедельные каникулы. Но со временем я перестал получать удовольствие от этих поездок. У меня осталось очень мало общего с родителями и родственниками. К тому же они почему-то считали меня каким-то диковинным чудаком. Разговаривать с ними было трудно, и я перестал признавать Дерриваль своим домом. Всякий раз, возвращаясь к себе в общину, я испытывал смешанное чувство печали и облегчения. А когда пятнадцатилетнее обучение окончилось, – продолжал дядюшка, – я знал уже все, чему могли научить боженильские наставники. Теперь я мог бы и сам стать одним из них. Имелся и другой выбор – вернуться в общество в качестве Возвышенного во Дерриваля. Я же предпочел отречься от мира людей ради моего искусства. Возможно, это был поступок человека недоброго и эгоистичного. А может, и нет. В наши дни осталось очень мало людей, согласных подвергнуть себя лишениям и испытаниям, чтобы сохранить и приумножить древнее знание. Мне нравится думать, что мои открытия имеют ценность. Как бы то ни было, прав я или нет, я ни разу не пожалел о своем решении.