– Я б на его месте тут засаду сделал. – Петр вставил в рот сигарету и чиркнул спичкой. – Там же как в тире. Встал бы в дальнем конце и пошмалял всех.
– Может, обойдем и разом вдарим? – Григорий покосился на припорошенное снегом поле. Ровные ряды одинаковых, словно отлитых по одному слепку колосьев уходили за горизонт по обе стороны от входа в коровник.
Евсей покачал головой. В сердце третьего круга посреди бесконечных снегов любой шаг с проторенной кем-то тропы грозил вечным скитанием.
– Стойте здесь. – Евсей снял «глок» с предохранителя и двинул к дверному проему.
Метра за три до порога его нагнал Егор:
– Батя, давай я.
Евсей хотел было спустить собак на молодого, но, натолкнувшись на упрямый взгляд, передумал.
– Руками там ничего не трогай, Егор Гаврилыч, – прижался Евсей спиной к шершавым бревнам. Взял на изготовку пистолет.
Егор кивнул и шагнул внутрь. Сделал пару шагов и охнул – стойла в коровнике были заняты. Целя кривыми рогами в Егора, стояли по обе стороны прохода мертвые коровы, пялились ввалившимся глазницами, белели костями сквозь прорехи в обтянувших скелеты шкурах. Егор утер выступивший разом пот и на ватных ногах пошел дальше.
Проход заканчивался у двери, прислоненной к косяку. Сквозь небольшую, в ладонь, щель виднелся обрыв и далекий, укутанный туманом левый берег реки.
– Чисто, – крикнул Егор и неуверенно добавил, – вроде.
Снаружи раздался Евсеев посвист, и по деревянному полу загрохотали ботинки.
– Рога и копыта, – мрачно выдал Петр и втянул стоялый воздух. Пахло тленом, пылью, лежалым сеном и чем-то смутно знакомым. И это что-то знакомое беспокоило.
– Ну-ка в стороны, братцы. – Евсей поднял резинострел и отступил от двери на шаг, примерился.
Петр не слышал удара. Он, как в замедленной съемке, видел, как падает, опускается мостом у ворот средневекового замка дверное полотно, тянутся миллиметр за миллиметром, дребезжат свежей паутиной толстые лески, уходящие под потолок. Петр не слышал удара, потому что все это время кричал одно слово, слово с таким знакомым запахом – «пи-ро-кси-лин».
Вокруг разом грохнуло. У двери, вдоль стен, спереди и сзади расцвели алым бутоны огня. В нос ударило серой. Вспыхнули забросанные до поры сеном пороховые дорожки.
Петр рванул вперед и с силой толкнул Евсея в сторону. Давным-давно вполовину оглохший, он не услышал, он кожей почувствовал, как тренькнуло дважды и в унисон зажужжало.
За упавшей на снег дверью стоял человек в серой милицейской форме. В руках он держал арбалеты.
Рядом дернулся, захрипел Егор. Царапая пробитое стрелой горло, он повалился на спину, приложил об пол рюкзак. Там глухо хлопнуло, и в мешанину запахов резко ворвалась вонь керосина. В долю секунды лужа коснулась огня. Взметнулось пламя. Прелое сено занялось, повалил черный дым. Сиреневое пламя объяло хрипящее тело.
Схватив одной рукой Евсея за шиворот, а второй – пытающегося сбить пламя с Егора Гаврилу, Петр вывалил на улицу.
Словно волк за кроликом егерь мчал за ментом. Когда до края обрыва оставалось метра полтора, кролик прыгнул. Приземлился комком и кубарем покатился вниз по склону. Не сбавляя ходу, Григорий двинул следом и вдруг провалился по пояс в снежную крупу. Боль тупо ударила под колено и обожгла голень. Заточенный кол, присыпанный рыхлым снегом на дне ямы, пропорол ногу.
– Как? – подоспел Петр.
– Возьми его, уйдет! – Григорий махнул рукой. Серая форма отчетливо виднелась на льду реки.
Рычащий Гаврила промчался вниз, не останавливаясь. За ним бежал Евсей.
Мент вдруг затормозил, размахивая руками, развернулся и побежал наискось к берегу.
– Ледок не проверил, сука. – Петр хищно улыбнулся. Отсюда, с высоты обрыва, было видно, что мент в западне.
Вниз по течению льда не было и в помине. А долину рассекал поперек широкий черный разлом. Вода, вместо того чтобы обрушиться в бездну, мириадами радужных струй перелетала на другой край разлома и снова превращалась в реку. Воздух над расселиной дрожал и плавился.
– Ковыляй следом, он уже наш! – хлопнул Петр Григория по плечу. – Отбегался, краснопогонник, – ощерился он и рванул по склону наперерез менту.
16
Разлом
С того момента, как ходка скрылась в тумане, унося Анастасию и девочку, на Равиля снизошло полное, абсолютное спокойствие. Фуфайка с начесом, оставленная ему Нанаем, пахла несвежей рыбой, зато была восхитительно теплой. Не стало холода, а вместе с ним как будто отступила и темнота.