– Будем жить осторожно, – сказал Бакин.
– Будем, – согласился Жваков.
– И на следующую голосовалку я не подписываюсь, – сказал Бакин.
– Аналогично, – кивнул Жваков.
– Есть идея, – сказал Бакин. – Тут мне выдали купон на фестиваль военной реконструкции. Реквизитом снабжают. Кормят. И три балла в час к гражданскому рейтингу.
– За хиросига давали восемь.
– На реконструкции часов будет больше.
– Идет, – сказал Жваков. – Будет клево погрузиться лет на дцать в прошлое.
– Может, и Валентину привлечь? – предложил Бакин. – Как она там?
– Нормально, – сказал Жваков, – я позвоню ей. Только она застряла в своем монастыре и обратно не собирается.
– Это все-таки монастырь?
– Я называю это «монастырь». Кроме того, там монахи.
Некоторое время они шли молча, потом Жваков сказал:
– Вернемся к вопросу: если бы тебе предложили отдать свой какой-нибудь орган для продления жизни нашему дорогому и любимому, ты бы согласился?
– Что это тебя так волнует? Это как-то связано с тем монастырем? – спросил Бакин.
– Никак не связано и никак не волнует, – сказал Жваков и повторил свой вопрос: – Так согласился бы или нет?
– Думаю, это будет предложением, от которого нельзя отказаться.
– Я серьезно.
– А какой смысл? Разве нет технологии выращивания органов для пересадки?
– Но ты, возможно, был бы горд и счастлив, если бы в груди великого человека билось твое живое сердце, а не искусственно выращенный имплантат. Поправлюсь, – сказал Жваков, не увидев на лице Бакина признаков понимания, – ты мог бы представить, что при некотором повороте событий… возможно, что-то поняв в этой жизни… ты был бы горд и счастлив от такой перспективы?
– Представить можно, – сказал Бакин. – Но думаю, это был бы уже не я.
– Знаешь, – сказал Жваков, – я пошарил в облаках и не нашел никакого упоминания о выращивании органов на замену. Общество добровольных доноров – да, существует. И у них есть особая книга памяти – для исполнивших долг самопожертвования, как они это называют.
– И что?
– А ничего. Значит, бывают люди, – сказал Жваков и, помолчав, добавил: – Не люблю монахов.
Людей было много. Сперва везли на автобусах, потом всех пересадили на грузовые машины. Поперек кузова там были положены доски для сидения.
– «Студебеккер», – сказал некто блондинистый, голубоглазый, но с широким лицом монголоида. На его бейджике было написано «Ираклий», фамилия была длинной и незапоминающейся. – Ленд-лизовская машина. Полный привод на три оси, грузоподъемность две с половиной тонны. – Он читал это с экрана своего гаджета (специальное приложение перед тем было загружено). – Танк Т-34 – средний танк, самый массовый в Великую Отечественную. Вес 27 тонн, лобовая броня 45 миллиметров.
– Значит, прокатимся еще и на танке, – сказал Жваков. – Или на всех не хватит?
– У противника «Панцеркампфваген IV», – продолжал монголоид, – вес 25 тонн, броня 50 миллиметров.
– И постреляем, быть может, – сказал Бакин.
– Винтовка Мосина 7,62 мм, пистолет-пулемет Шпагина, он же – автомат ППШ. На той стороне пулемет эм-же 34, калибр 7,92.
У Жвакова зазвонил фон.
– Привет, – сказал он в трубку. – Привет, – повторил громче, перебивая шум мотора. И после паузы: – Подожди. А без меня что – совсем никак?.. Не могу. У меня аллергия, ты знаешь… Пусть фобия… А ты сюда не можешь?.. Давай не будем спешить, подумаем и поговорим спокойно, обсудим… Может быть, завтра. Пока.
– Это Валентина, – сказал Жваков.
– Все та же проблема? – спросил Бакин.
– Кто сказал, что есть какая-то проблема? – спросил Жваков.
«Студебеккеры» остановились на пустыре у длинного одноэтажного здания. Широко открытые двери по всей длине. Входили и переодевались в солдатское. Брюки, гимнастерка, пилотка и – куда от них денешься – сапоги. Инструкция по наматыванию портянок была в приложении. Выдали оружие – винтовки, автоматы – имитация, разумеется. На всех, конечно, не хватило, но исторической реальности эта нехватка могла соответствовать. Жваков достал гаджет (тот же фон, естественно, но в другой ипостаси), чтоб сфоткаться в новом прикиде, но тут же убрал под осудительными взглядами соседей.
И пошли наконец – длинной неровной колонной. По пыльной дороге, хранящей следы колес на застывшей грязи. Непонятно, откуда могла взяться такая. В обе стороны до горизонта тянулись холмистые поля, в низинах – кустарник. Одинокие деревья местами. И никаких зданий, построек, несущих приметы настоящего времени, ни одного самолета в небе – нереальная, в общем, картина.