– Хочется почему-то называть его именно так, пока мы не убедились в обратном, – сказал Жваков.
– Человека разумного? – уточнил Бакин.
– Нет, хиросига.
– Не возражаю, – кивнул Бакин.
– Впрочем, в начале было слово, – сказал профессор, – которое возникло именно как орудие внушения. Центр речи, кстати, находится в тех же самых лобных долях. Слово, сказанное одним человеком, несло веление, которому другой не мог не повиноваться. Недаром «слушаться» означает «подчиняться». И эта функция внушения – суггестии – оставалась единственной функцией слова задолго до того, как слова приняли форму осмысленной речи. Не будучи осмысленными, они были реально похожи на некие заклинания – анторак бдык урбык урбудак будык гиба габ гиба габ! – Последние слова он выкрикнул в пространство и несколько раз подпрыгнул, а после того продолжал уже нормальным голосом: – В память этих времен осталось выражение «заклинаю тебя», хотя, разумеется, тогда не могло существовать ни слова «заклинаю», ни местоимения «ты» со всеми его склонениями. Только урбыдуг антогас салих алимат хак хак!
– Наверное, у него в плане создание какого-то гаджета в помощь суггестору, – предположил Бакин.
– Возможно, как-то действующего на лобные доли, – высказал предположение Жваков.
– И вот, – продолжал професор, – если один человек – на данный момент суггестор – говорит другому свое велительное «бдык», то другой понимает это как команду «прекрати», если что-то делает в этот момент, или команду «нельзя», если собирается что-то делать, или команду «делай как я», если в этот момент что-то делает сам суггестор, или команду «дай мне», если держит что-то в руке. И вроде достаточно одного велительного «бдык», но не единым бдыком, не единым бдыком. За бдыком урбык, за урбыком будык, и где бдык с урбыдугом, там и анторак с антогасом, и на всякий бдык находится свой урбудак, и бдык бдыку брык, и урдубык урдубуку не бардудак.
– Вот настоящий хиросиг, – сказал Жваков, – а тот, прошлый, был не такой.
– Согласен, – сказал Бакин.
– За несколько сотен тысяч лет такой словесной игры, – говорил хиросиг, – человеческая речь обогатилась новыми звуками, глухими, звонкими, носовыми, фрикативными и аффрикативными, развивался речевой аппарат их произнесения. Соответственно увеличивались лобные доли. Суггестивная сила слов возрастала: даже в наше время силой слова можно воздействовать на все физиологические процессы – это установлено. А в те времена, можно предположить, практически не было болезней, недоступных исцелению словом.
Жвакову показалось, что у него в кармане завибрировал фон. Он взял гаджет в руку – нет, звонка не было.
– Теперь понятно, – сказал Бакин. – Он будет предлагать какую-то оздоровительную технологию.
– Эти слова, напомню, были бессмысленными сочетаниями звуков, но пару сотен тысяч лет тому назад произошла революция. Образовались устойчивые связи между словами и предметами внешнего мира. Итогом было то, что слово стало словом в современном понимании, нашло свое место в словаре, потеряв при этом значительную долю своей магической суггестивной силы. Промежуточную стадию при переходе к такому положению дел можно назвать эпохой абсурда. Словам уже присвоены значения, сами по себе они вроде осмысленны, но в речевом суггестивном общении их смысл – дело десятое. Смыслы покорно следуют за сочетаниями слов, как сказал профессор Поршнев. Они сплетаются в невероятные комбинации предметов, явлений или событий, обычно мнимых, но отчасти воспринимаемых как реальные – рассказываемых и воображаемых. Так рождается миф. С другой стороны, абсурд принимает эстафету от суггестии – бессмыслица рождает священный трепет, экстаз. Да и в наше время прикосновение к абсурду что-то сдвигает у нас внутри, приводит человека в особое состояние сознания.
– Может, он хочет предложить идею гаджета, который посредством боя барабанов доводил бы человека до состояния экстаза? – предположил Бакин. – Или приводил человека к просветлению без необходимости ломать голову над каким-нибудь коаном?
– Вся последующая история ума, – сказал хиросиг, – была дезабсурдизацией первоначального абсурда, осмыслением бессмысленного.
Он повернулся к белой доске, и на ней возникли слова. Медленно поплыли вверх в режиме прокрутки