Стоит ли бояться других людей? Наверное. Возможно. Не знаю. Дело в том, что я в последний год встречал их лишь дважды. И один из них лежал убитым в поле. Да. Убитый другими людьми.
В фантастических книгах и фильмах, выжившее человечество сражается за ресурсы. Еду. Патроны. Оружие. Топливо (я уже об этом писал в дневнике).
Действительность нашего мира – это не может быть причиной для конфликтов. Во всяком случае, пока.
Три года – не срок. Слишком мало времени прошло. А нас… нас тоже слишком мало. Люди – исчезающий вид. И они не могут освоить такое количество ресурсов. Магазины в первые дни паники, конечно, вымели, но зайди в любой дом – всегда найдешь пасту, крупы, консервы. Еще много лет никто не будет голодать.
Скорее умрем в зубах хвача или лапах старой мамочки, чем от недостатка еды.
Ну вот… меня понесло. И я даже знаю почему. Осталось сделать последний шаг, а я пишу, лишь бы протянуть еще несколько минут.
Это ли не трусость? Мадлен так бы и сказала.
Четвертое июля началось с дождя. Он шелестел по крыше машины, пожирая все иные звуки.
Вчера не заметил висельника в самом центре трейлерного парка. Точнее, то, что от него осталось. Страшное и отталкивающее зрелище для любого мало-мальски разумного человека. Но за время апокалипсиса я порядком насмотрелся на кости. Они есть во всех городах, вдоль дорог, на фермах, в машинах и лесах. Когда на планете внезапно не стало миллиардов, не нашлось и тех, кто будет их хоронить.
Так что солнце, холод, дождь, ветер, снег, зверье, птицы и насекомые стали могильщиками человечества.
А мы… мы просто перешагиваем через скелеты да идем дальше.
Уже пять утра. Пора двигаться, но надо еще столько записать. Признаюсь – мне страшно. До тошноты. И я делаю над собой усилие, чтобы двигаться дальше.
Вчера перед сном я связался с ними, благо помнил частоту. Признаюсь, они были удивлены. Думали, что я их бросил. Женщина заплакала, хоть и пыталась это скрыть.
Ее зовут Лэрри. Это я узнал. Еще с ней Тавиньо и малышка Клер. Укушенная Марта, к сожалению, не выжила. Умерла в тот день, когда мы в первый раз говорили по рации.
Еда у них закончилась. Вода тоже. В шесть утра, как мы и договорились, я вновь связался с ними.
– Дождь нам на удачу. – Лэрри старалась быть бодрой. – Мы смогли набрать немного.
– Я уже близко. Буду через пару часов. Прием.
Молчание длилось дольше, чем я ожидал.
– Уезжайте, Марвин, – наконец сказала она. – Обстановка слишком сильно изменилась.
Мое сердце застыло.
– Еще зараженные? Прием.
– Нет. Хуже. Началось слияние.
Я скрипнул зубами и, откинувшись в кресле, закрыл глаза. Надо сказать, что ее предложение уехать было вполне себе милым. Да. В прошлой жизни я бы так и сказал: «Очень мило с вашей стороны подумать о моем здоровье, мэм».
– Эй. Вы еще там? Прием, – спросил я через несколько минут.
– Да.
– Давно началось слияние? Прием.
– Сутки назад.
– А под дверью все еще хвачи? Прием.
– Трое. И еще с десяток ярдах в четырехстах, в поле, стоят у фермы. Но любой громкий звук…
– А задняя дверь? Прием.
– Там толстоморд стережет. Слушайте, Марвин. Они сливаются, и это будет тюльпан, а может, два. Если у вас нет при себе танка, то лезть к ним – самоубийство.
Эта Лэрри та еще альтруистка. Мадлен бы она явно понравилась. Сейчас редко кто думает о чужих шкурах, когда твоя в смертельной опасности.
– Вас никто не осудит. Ни я, ни мои спутники.
– Не могу уехать. Прием.
– Почему?
Действительно, почему? Потому что мне осточертело одиночество? Или потому что я устал бояться? Или… устал жить? А влезть в толпу зараженных – прекрасный легкий способ самоубийства, к тому же еще с оправданием, мол, хотел спасти людей.
Погиб не напрасно.
– Хочу посмотреть на вас, Лэрри. Прием.
– Что? – она опешила.
– Нет. Серьезно. Хочу увидеть ваше лицо. Вы интересный человек, раз заботитесь о жизнях чужаков. Прием.
Она рассмеялась.
– Хорошо, Марвин. Приезжайте. И вытащите нас. А потом смотрите сколько хотите.
Так что мне пора. К ним. До моста, потом через реку. Там оставить машину и пешком, чтобы шум двигателя не взволновал окрестности.
Надеюсь, это не последняя запись.
Очень надеюсь.
5 июля
Длинный выдался денек. Я так и не сомкнул глаз с четвертого июля, а сейчас уже вечер пятого. А мне все никак не уснуть. Поэтому и пишу, может, хоть теперь меня срубит, хотя сомневаюсь. Рука не дает покоя.
Да, собственно говоря, она болит, точно проклятая. Огонь в предплечье нестерпимый, и маленький горячий уголек простреливает куда-то в плечо, под ключицу, а еще в шею. Так, что в глазах темнеет, дыхание перехватывает.