Крепко обняв своего родственника, Элистэ осыпала его столь горячими поцелуями, что Кинц под этим натиском даже пошатнулся. Восстановив равновесие, он с удовольствием, хоть и несколько смущенно, обнял девушку, потом взял ее за руку и повел прямо к скале.
- Пойдем, дитя мое, - позвал Кинц. - У меня в доме прохладно и приятно. Мы выпьем сладкого сидра, поболтаем о том о сем, а затем, если ты будешь очень настойчива, я, так и быть, сыграю с тобой в "Голубую кошечку".
- Но дядюшка Кинц, я не играю в "Голубую кошечку" уже много лет! покачала головой Элистэ. - Я, знаете ли, уже не ребенок!
- Как, ты больше не играешь в "Голубую кошечку"? Очень жаль, я так любил эту игру. А как насчет "Позвони-в-звоночек"? Эта игра почти столь же замечательная, как и "Голубая кошечка".
- Ни за что на свете!
- А "Спрячь-сову"? Или "Слепые лодочники"? "Гавузио"?
- Дядя, мне уже семнадцать лет!
- Я рад этому, милочка. Однако какое это имеет отношение к "Голубой кошечке"?
- Я не играю больше в детские игры, я уже взрослая.
- Правда? В самом деле? - Остановившись у самого подножия скалы, дядя Кинц встревоженно оглядел свою родственницу. - Когда это произошло? А мне казалось, ты выглядишь точно так же.
- Это оттого, что я сняла свое взрослое платье. Если б вы увидели меня в аквамариновых шелках, вы бы сразу поняли, как я выросла.
- И поэтому ты не можешь больше играть? Как печально. Мне очень жаль. - Тут дядюшку Кинца посетила еще одна тревожная мысль: - И это означает, что мне тоже нельзя играть в "Голубую кошечку"? По-моему, это нечестно.
- Нет-нет, дядюшка. Вы можете вести себя как вам заблагорассудится.
- Ну, слава Чарам. В таком случае, дитя мое, идем скорее, и ты расскажешь мне о некоторых тонкостях этой игры. Тебя не будет мучить совесть...
Не переставая говорить, дядюшка Кинц протянул левую руку, и она по самое плечо погрузилась в гранитную поверхность скалы.
Элистэ вздрогнула.
- Я никогда к этому не привыкну, сколько бы раз вы ни показывали мне этот трюк. - Она приложила ладонь к скале и ощутила грубую, жесткую поверхность. - Готова поклясться, что скала настоящая. Как вам удается делать ее такой твердой?
- Наваждение, дитя мое, чистейшей воды наваждение, изобретенное для того, чтобы оградить от посторонних мою частную жизнь. Я рад, что эти маленькие хитрости тебя забавляют. Ну давай же, закрой глаза, и твой дядюшка благополучно проведет тебя внутрь.
- Нет, только не сегодня. Я пришла не в гости. Мне нужна ваша помощь.
- Моя дорогая девочка, ты выглядишь очень грустной. Что я могу сделать, чтобы на твоем личике вновь появилась улыбка?
- Дядюшка Кинц, мой друг... нет, не то чтобы друг, это один из наших серфов... Он попал в беду. Хуже чем в беду - ему угрожает страшная опасность. Вы помните серфа по имени Дреф сын-Цино?
- Тот смышленый, талантливый парнишка? Конечно, помню, замечательный мальчик, просто поразительный. Он что, заболел?
- Хуже, гораздо хуже. Ах, дядюшка, Дреф попал в страшную беду. Если вы ему не поможете, он пропал. Я не преувеличиваю - Дреф действительно погибнет. Он ударил моего отца - должно быть, тронулся рассудком. Ударил своего сеньора! Опрокинул его на землю, разбил нос! Я думала, что отец прикажет засечь Дрефа до смерти, по он не сделал этого, потому что ему в голову пришло нечто похуже. Дрефу отрубят язык и правую руку.
Большие глаза Кинца расширились, он замахал ручками, словно желая отогнать от себя столь ужасную картину.
- Не может быть! Это невозможно! Должно быть, пустая угроза, чтобы преподать мальчишке урок.
- Нет, это всерьез. Экзекуция состоится завтра утром. Отец не шутил. Все это так несправедливо, так ужасно и... - Элистэ запнулась, не в силах подыскать нужного слова, - и невыносимо жестоко.
- Да, я расстроен. - Дядюшка Кинц покачал головой, его седые волосы разлохматились еще больше. - Сын моего племянника Убера, твой отец, унаследовал от деда жестокое сердце. Когда он был мальчиком, то нарочно занимался разведением дефективных мышей, чтобы вывести маленьких двухголовых чудовищ. Я еще тогда беспокоился за него. Надо же, я думал, что с возрастом нрав его смягчится, и, похоже, ошибся...
- Дядюшка, я пришла сюда сегодня ночью в надежде, что вы поможете Дрефу бежать. Его заперли в конюшне, а двери охраняет громадный кузнец. В одиночку я не смогу помочь Дрефу. Но вы, с вашими колдовскими чарами, наверняка сможете что-нибудь предпринять, если захотите. Пожалуйста, дядюшка, скажите, что вы согласны!. Иначе завтра утром Дрефу отрежут и язык... и руку... его правую руку... - Элистэ изо всех сил старалась говорить спокойно, но у нее ничего не получалось. Слова застревали в горле и не желали выходить наружу. Лицо девушки скривилось, глаза заблестели, и по щекам потоком хлынули слезы.
- Пожалуйста, не плачь, дитя мое, - взмолился Кинц. Он похлопал племянницу по плечу, неуклюже погладил по полосам и пролепетал: Пожалуйста, не надо. Вдвоем мы поможем мальчику. Обещаю, что ничего плохого с ним не случится. Я справлюсь с кузнецом, и нынче же ночью мы вытащим твоего дружка из конюшни. Пожалуйста, поверь мне, моя бедная девочка, и больше не плачь, а то я тоже разревусь.
И действительно, большие глаза за толстыми стеклами очков увлажнились от слез.
Рыдания Элистэ перешли во всхлипывания. Она вытерла глаза рукавом рубашки и прошептала:
- Спасибо, благослови вас Провидение, дядюшка Кинц.
Лицо старика покраснело, и он скороговоркой пробормотал:
- Что ты, что ты, деточка, благодарить меня еще рано. Если нам с тобой предстоит сегодня сделать столько дел, то пора начинать, не так ли? До конюшни путь неблизкий, а я уже не так проворен, как в прежние времена. Пойдем, девочка, у нас мало времени. В путь! И, пожалуйста, старайся улыбаться. Все будет чудесно, нас ожидает замечательное приключение!
Элистэ едва успела подхватить лампу, когда дядюшка потащил ее за руку вниз по тропинке.
- А нельзя ли применить какое-нибудь колдовство, чтобы мы перелетели туда по воздуху? - спросила она, спотыкаясь на каменистой дорожке.
- Это было бы поистине восхитительно! Но, к сожалению, должен признаться, что твой старый дядюшка не настолько могут. Я умею создавать наваждения, и еще иногда пробуждать в живых тварях и предметах то, что спрятано глубоко в их сознании. Однако, детка, никому не дано нарушить закон природы, воспрещающий человеку летать по воздуху.