Реклама сигарет пытается заставить нас поверить, что курение — такая же американская традиция, как яблочный пирог, — заметила она с сарказмом. — Но в ней никогда не упоминается, что эта всеамериканская привычка стоит нам каждый год сто миллионов долларов на оплату медицинских отчетов и потерю производительности труда. Сколько могла бы сделать Америка на эти деньги, если бы потратила их на бездомных, на бедных, на образование!
Подумайте о той цене, которая не может быть подсчитана — цене смерти и человеческих страданий. Подумайте о том, как мы развращаем наших собственных детей. Мы требуем от них, чтобы они сказали: «нет» наркотикам, а потом своим собственным примером мы говорим: «да, да, да» сигаретам. И они усваивают этот пример, друзья мои. Подсчитано, что каждый день от трех до пяти тысяч детей закуривают в первый раз. И они присоединяются к маршу этих серых батальонов, которым суждено умереть, если я проиграю мой «безнадежный и дурацкий» поход.
Ники сделала паузу, чтобы стереть капельки пота, выступившие на лбу. Она глядела на эти ряды мужчин и женщин, которые лишь минуту назад аплодировали Дьюку Хайленду, и думала, сумела ли она воздействовать на них. Была ли она, по выражению Риса, Дон Кихотом, чтобы допустить, что в большинстве человеческих существ достаточно достоинства, чтобы преодолеть жадность?
— Если я получу контроль над «Хайленд Тобакко», — подошла к заключению Ники, — то в моих намерениях, леди и джентльмены, приступить к производству разнообразных безвредных продуктов. Ликвидировать все табачные подразделения и переименовать компанию в «Хайленд инкорпорэйтед». Ваш нынешний председатель говорит, что если «Хайленд» избавится от своих табачных предприятий, то кто-то другой станет извлекать из них прибыль. Я говорю, что этот аргумент идет от жадности. Он игнорирует то, что происходит сейчас в нашей стране. В 1986 году впервые за тридцать лет общая продажа табачных изделий упала. И с тех пор неуклонно снижается. Смертельная хватка законодателей нашего народа, защищающих табак, тоже ослабевает. В 1986 году на муниципальном уровне были приняты только восемьдесят девять законов, ограничивающих курение. А к концу 1988 года их было уже около четырехсот, и еще несколько сот находятся в работе.
Ах да, — продолжала она, — ваша компания хорошо потрудилась, чтобы выхолостить или ослабить эти законы. Но и конце концов она потерпит поражение.
Ники сурово взглянула на Дьюка, словно хотела привлечь к нему всеобщее внимание.
— Ваш председатель знает, что американский табачный рынок никогда не восстановится в прежнем объеме. Его реакция такова: «Будем продавать смерть в другие страны, другу и врагу, все равно. Будем заставлять их правительства впускать нас, будем взывать к свободной торговле, будем принуждать их политиканов следовать тем же путем, к какому мы принудили наших собственных». Я призываю вас вовсе не пожертвовать вашими инвестициями. То, чего я хочу — это хороший бизнес, перспективный, без продажи несущих смерть продуктов здесь или за рубежом.
Уголком глаза Ники заметила, что Дьюк взглянул на часы. В следующий миг Лоуэлл поднялся со своего кресла за столом конференции.
— Мисс, — сказал он, — я должен напомнить вам, что мы должны сегодня обсудить важные вопросы. Как держателю акций вам была оказана любезность получить слово, но…
Ники оборвала его:
— Как держатель большинства акций я не нуждаюсь в вашей любезности или разрешении, чтобы говорить.
Наступило ошеломляющее молчание, затем состоялось поспешное совещание между Дьюком и Пеппср.
Не в состоянии дальше игнорировать Ники, вперед вышел Дьюк.
— Что вы имели в виду, назвавшись «держателем большинства акций»? потребовал он ответа.
Торжествующая Ники достала копию доверенности Бейба. Она ждала, наслаждаясь его потрясением и немой яростью.
Зал загудел: началось сражение.
Неожиданно Дьюк широко улыбнулся.
— Нет, мисс Сандеман, — сказал он, — я полагаю, что вы допустили еще одну ошибку. Если бы вы нашли время изучить правила этой корпорации, вы бы поняли, что полномочия, которыми вы располагаете — ноль и пустышка.
Как такое могло быть? Ники потянулась к своему портфелю, который, пока говорила, оставила у подиума. Он, должно быть, обманывает, подумала она, просто пытается выиграть время. Ники достала оригиналы документов, которые ей передал Бейб. Они были должным образом подписаны, датированы и заверены нотариусом.
— Мне кажется, это вы допускаете ошибку, — холодно заявила она, протягивая документы. — Это мне вручил Уильям Хайленд. Подпись заверена нотариусом.
— Я не ставлю под сомнение подпись моего брата, — ответил Дьюк. — Или его право передать полномочия. Но я не принимаю ваше право голосовать по таким полномочиям. Как я уже сказал ранее, если бы вы удосужились прочитать оригинал соглашения с держателями акций, вы бы знали, что акции, принадлежащие семье Хайлендов, не могут быть ни при каких условиях переданы, если это может сказаться на итогах голосования, никому другому, кроме как члену семьи Хайлендов.
Он сделал паузу, следя, какое впечатление произвело его, подобное взрыву бомбы заявление.
В ушах Ники звенели слова «член семьи Хайлендов». Ее щеки вспыхнули от смущения. Неужели она вынуждена здесь и сейчас, в этом зале, наполненном чужими людьми, перебороть позор своего детства? Выбрать между широковещательным раскрытием унижения своей матери или перспективой еще раз быть отвергнутой?
Победоносная ухмылка Дьюка придала ей силы. То, что она делает, более важно, чем гордость и собственные чувства. То, что она делает, может внести изменения в жизнь не только ее и Уилла, но и миллионов людей. Выпрямившись, она объявила звонким голосом:
— Я думаю, сэр, вам хорошо известно, что я член семьи Хайлендов. Ваш брат, мистер Уильям Хайленд, знал это так же хорошо — вот почему он передал мне свои полномочия.
В зале наступила внезапная тишина. Личная драма, разворачивающаяся на глазах у всех, на мгновение затмила чисто финансовый вопрос. Дьюк бросил на нее изумленный взгляд. Он покачал головой, его манеры внезапно снова стали такими, какими и должны быть у настоящего джентльмена с Юга.