— По мне, все это слишком тоскливо.
— Дэмиан любил одиночество. — Элизабет почувствовала, как мурашки пробежали у нее по спине. — Я устала, — сказала она. — Пойду, пожалуй, лягу, у меня был очень тяжелый день. — Она встала, и Дэвид, нахмурясь, проводил ее взглядом.
— Ты в порядке, Лиз?
— Да, все нормально, — сказала она. — Просто устала. — Она с усилием улыбнулась ему. — Спокойной ночи. Как хорошо дома!
— Хорошо, что ты снопа с нами. Родители на седьмом небе, они ждут не дождутся, когда увидят тебя. Я обещал, что мы навестим их в субботу, поэтому отдыхай, пока есть возможность. И не разрешай Хелен таскать тебя завтра с собой целый день. Она любит подолгу гулять с Гретой. Говорит, что толкать коляску для здоровья даже лучше, чем бегать трусцой.
— Она чудесно выглядит, что бы она ни делала, — сказала Элизабет, выходя из комнаты.
Заглянув в комнату Греты, она увидела там Хелен, укладывающую ребенка в кроватку. Хелен приложила палец к губам, и Элизабет, улыбнувшись, кивнула ей и направилась в свою комнату. Все спальни были маленькими, с тонкими темными лучиками деревянных балок на потолке и скрипящими половицами. Она разделась, забралась в постель, выключила свет и сразу же уснула. Ей снился Дэмиан, она видела его где-то вдалеке и снова бежала к нему, окликая, но он не оборачивался, будто не замечал ее.
В выходные дни они поехали в Саффолк. Элизабет сидела на переднем сиденье рядом с Дэвидом, а Хелен с ребенком — на заднем. Грета, к счастью, проспала всю дорогу, но, когда они уже подъезжали к дому, она вдруг стала шумно требовать, чтобы ее покормили. Хелен пыталась успокоить ее, отвлекая всякими игрушками, но Грета дала ей ясно понять, что все это совсем не то, что ей надо.
— Невоспитанная маленькая хулиганка, — прокомментировал Дэвид, наблюдая через плечо, как его дочь яростно отшвырнула очередную игрушку.
— Она голодна, — сказала Хелен, беря дочь на руки. — Ну-ну, мадам, скоро вас покормят.
— Я возьму ее чемодан, — сказал Дэвид, выходя из машины и направляясь к багажнику.
Грета путешествовала с комфортом — с собственным большим чемоданом, где было все необходимое: пеленки, бутылочки, горшки и смена одежды. Элизабет с улыбкой наблюдала за тем, как брат понес чемодан в дом.
— Лиз! Я едва услышала, как подъехала машина: я кормила кур. — По дорожке к ней торопливо спешила мать. Она обняла ее, потом отступила назад и внимательно оглядела. — Ты выглядишь шикарно. Что за платье! А какая ты загорелая! Ты в отпуске? Я так обрадовалась, когда мы получили телеграмму, твой отец был просто вне себя от счастья. Он только что уехал в деревню, я попросила его кое-что купить, но он скоро вернется. Пойдем, что же мы тут стоим. О, как хорошо, что ты снова с нами! Целых два года! Почему ты не приезжала домой в прошлом году? Но теперь ты наконец здесь и выглядишь замечательно. Америка, несомненно, пошла тебе на пользу.
Они сидели в большой, залитой солнцем кухне. Миссис Гардинер наконец замолчала, прервав вопросы, которыми она на одном дыхании засыпала дочь. Элизабет с удовлетворением огляделась. На широком подоконнике спал Самсон — огромный рыжий котище с белым пятнышком на хвосте. Он игнорировал их вторжение в кухню, лишь кончик его хвоста чуть подрагивал и один глаз слегка приоткрылся, чтобы проверить, кто это пришел. Самсон был очень спокойным, невозмутимым котом, но когда он выходил на охоту… Ни одна мышь не решалась шевельнуть усиком, если он находился поблизости.
— Дай же мне разглядеть тебя, — сказала миссис Гардинер, поставив чайник на огонь.
— Нет, это ты дай мне посмотреть на тебя, ты уже достаточно мной налюбовалась, — улыбнулась Элизабет.
Мать почти не изменилась. Только, может, прибавилось седых волос да морщинок на загорелой коже, но худощавое лицо осталось таким же, серые глаза не потеряли своей остроты и проницательности, а линии рта по-прежнему были такими же нежными, как раньше. Миссис Гардинер была счастливой женщиной, ей нравился этот старый, переживший многие непогожие дни домик на краю деревни, с продуваемым морским ветром садиком и видом на море, который открывался из окон второго этажа. Она бесконечно любила мужа и детей, хотя порой они доставляли ей массу хлопот. Ее дни были заполнены с утра до вечера. Она ухаживала за садом, готовила, вышивала подушки и покрывала для благотворительных продаж, устраиваемых местной церковной общиной, ходила за покупками и навещала друзей, принимала их приглашения на чашечку кофе или чая.
— Представить только, ты живешь в Нью-Йорке, — сказала она. — Мир становится все меньше с каждым днем. Я впервые оказалась в Лондоне, когда мне было уже тридцать, и, могу признаться тебе, думала, что у меня интересная, полная событий жизнь, а ты летаешь, не задумываясь, через Атлантику. Это ли не удивительно!
— Вы с папой должны приехать в Нью-Йорк навестить меня, — сказала Элизабет, а мать вспыхнула.
— Так далеко? Это же очень дорого, мы не можем позволить себе этого. Мы ведь не денежные мешки, ты знаешь.
— Я могла бы… — начала Элизабет, но миссис Гардинер остановила ее.
— Нет-нет, я слишком стара, чтобы летать. Я предпочитаю оставаться на земле, так безопаснее. — Она принялась заваривать чай. — Хелен сейчас кормит ребенка, она спустится вниз через минуту. О, это отцовская машина — беги встречать его, Лиз.
Очень тактично, подумала Элизабет, возвращаясь в сад. Отец как раз открывал калитку, в руках у него было полно всевозможных пакетов. Он остановился, как только увидел ее.
— Лиз!
— Привет, па. — Она обняла его вместе с пакетами и расцеловала, слегка привстав на цыпочки.
Джон Гардинер был ростом выше шести футов, высокий сухопарый мужчина с неторопливой манерой речи и ленивой походкой. Его когда-то черные кудри были совершенно седыми. Глаза лучились теплотой, они и сейчас были ярко-голубыми, открыто смотрели на собеседника. Джон Гардинер относился к жизни с любопытством и интересом. Его занимало все — от кузнечиков до принципов работы двигателя внутреннего сгорания. Такое неравнодушие делало его моложе. Он гораздо легче воспринимал какие-либо новые идеи, чем его жена, которая почти не покидала своих владений и редко отказывалась от старых привычек.