— Фанатичка… Хорошо хоть в единственном числе прорвалась, а то там на улице их целая толпа.
— Психопатки, — поддержала его журналистка. — Кинь им Дмитрий поношенные носки — они бы и их на сувениры разорвали, как драгоценную святыню. Потом бы носили обрывки в бюстгальтерах, у сердца.
Незваная девушка посмотрела на эту деловую даму ничуть не обиженно. Она терпеливо, точно непонятливому карапузу, объяснила ей:
— При чем тут носки? Разве вы не знаете, что через волосы можно наслать на человека порчу? Вот я и хочу Диму уберечь. Ведь в армии опасно, там стреляют. Мало ли что может стрястись… вроде как случайно. Волосы нельзя оставлять посторонним.
— Бред! — отрезала дама. — И даже, я бы сказала, мракобесие. Не мешайте нам работать, дорогуша.
И тут герой передачи повернул к ней наполовину остриженную голову. Бесспорно, он и в таком виде был красив: под оставшимися редкими взъерошенными лохмами угадывалась безупречно правильная, античная форма черепа.
— Если вам Екатерина мешает, — холодно произнес он, — можете катиться ко всем чертям… дорогуша. Катюша имеет право в последний день находиться возле меня. Она… моя невеста.
Присутствующие оторопели. Катя — сильнее всех.
А Дмитрий добавил:
— Вы, что ли, уважаемая, будете ждать меня два года? Нет, она! Так что помалкивайте в тряпочку.
У журналистки рушилась вся концепция. Одно дело, когда холостяк уходит на два года, — тогда зрительницам вроде как дается некоторая надежда. Каждой. Вот, мол, отслужит, вернется и тогда, возможно, обратит на меня внимание.
И совсем иное — рассказ о человеке, которого будет ждать его нареченная. Тогда все повествование обретает абстрактный смысл: зрительницы лишаются некоей эмоциональной подпитки, так как уже не связывают с героем никаких личных упований.
А изъять из кадра Катю, похоже, никак не удастся. Она всюду неотступно следует за Дмитрием послушной тенью. Серой тенью, ибо эта девчонка, в довершение всех бед, совсем неяркая. Эффектная-то, может, еще и сгодилась бы в качестве зрительно выгодного фона, как некая декорация…
Придется как-то исхитряться при монтаже: кое-что подрезать, кое-где смикшировать, чтобы эта невеста стала на экране еще незаметнее, чем в жизни. Не отменять же из-за нее съемки, на подготовку которых затрачено столько усилий!
А впрочем, греет надежда, что она и сама затеряется среди толпы девиц, прослышавших о проводах их общего ненаглядного…
Корреспонденты торопились: материал надо было успеть отснять до того, как хорошо организованный, торжественный, трогательный и яркий праздник превратится в безобразную всеобщую пьянку. А это непременно случится еще задолго до наступления темноты.
Но, как ни торопились, вышло осложнение: Димина мама, похоже, крепко поддавала еще с утра. Этого журналисты не предвидели: привыкли, что так называемые простые люди считают приглашение на съемки большой честью и готовятся к этому событию со всем тщанием. Увы, Антонина Матвеевна Полякова этой честью пренебрегла.
Надо было поскорее взять у нее интервью, пока еще держится на ногах. Не слишком связную речь можно будет списать на счет естественного материнского волнения.
— Митька вырос без отца, — хлюпала покрасневшим носом Антонина Полякова. — Муженек мой драгоценный, этот…
Тут следовала длинная характеристика, которая в эфир пойти никак не могла по причине излишней цветистости.
— …ушел к своей шалаве, тварь, прям когда я была в роддоме… — Дальше снова следовала ненормативная лексика, явно не сочетавшаяся с приподнятым духом задуманной передачи.
Однако журналистка была крепким профессионалом. Она сообразила, как исправить положение.
— Но, несмотря на все трудности, вы вырастили прекрасного сына! Низкий вам поклон! Спасибо вам от всех нас! — с придыханием сказала она в микрофон, сделав оператору знак взять в кадр ее, а не пьяненькую собеседницу.
— Спасибом вашим гребаным сыт не будешь, — резонно возразила Антонина и прямо пальцами подцепила с общего блюда селедочные молоки. — Вы б нам лучше какое-никакое пособие выбили. Митька-то, оглоед, слава те Господи, на два года с плеч долой. Зато отчим его остается, лоботряс, на моем горбу. Супружник, урод, сбежал, я, дурища, другого балбеса пригрела, заместо него.
Молоки свисали из уголков рта, селедочный маринад стекал на подбородок.
Кое-как оторвавшись от группки поклонниц, подошел лысый Дмитрий, фыркнул на журналистку, сердито и непочтительно дернул Антонину за руку: