Девушки протянули Блейк по десятидолларовой бумажке, которые она положила в конверт. Разумеется, это была ее идея — устроить этот тотализатор, она всю жизнь мечтала о какой-нибудь авантюре вроде этой. Как-то девочки сравнивали свои записи о начале месячных, и кто-то из них сказал, что у нее обычно очень сильные выделения, затем другая заспорила, что у нее еще сильнее, и тут же Блейк объявила о состязании с объявлением имени победительницы, которой и пойдут все деньги. Все желающие принять участие в этом соревновании должны были показать Блейк свою подушечку за тот день, который она сама считала самым «обильным», и та взвешивала с точностью до одной тысячной грамма на электронных весах, «позаимствованных» в физической лаборатории.
Глядя на конверт, Блейк объявила:
— Через тридцать дней — или даже двадцать восемь — мы должны будем назвать победительницу. А теперь — брысь все отсюда! У меня завтра зачет по биологии, а Чарди только и ищет предлог, чтобы меня завалить.
Девочки разошлись. Блейк открыла учебник по биологии. Ники уже давным-давно перестала твердить Блейк, что некоторые ее выходки просто омерзительны. Все было как об стенку горох. Блейк совершенно искренне выражала свое сожаление, что чем-то обидела ее, а затем продолжала свое.
Однако как поняла Ники, в ее проказах не было жестокости или злобы. Это ее и спасало. Она могла признаться в том, что когда-то в детстве воровала шоколадные конфеты, однако Ники ни разу не замечала, чтобы Блейк что-нибудь стащила в «Блю Маунтин». Все, что она делала, было направлено на то, чтобы рассмешить, подстегнуть, поддразнить, даже иногда научить. Но никогда оскорбить или обидеть.
Честно говоря, Ники не просто терпела Блейк. Хотя она об этом и не говорила и никак этого не показывала, однако она постепенно привязалась к своей сумасбродной соседке. Различные выходки сделали Блейк постоянным центром внимания, и в комнате вечно находились девочки из всего общежития. Они играли в различные игры, изливали друг другу душу, и Ники не оставалось ничего другого, как стать более общительной. Еще нельзя было сказать, что она полностью выбралась из своей скорлупы, однако сбросила защитную оболочку гордой и неприступной одиночки. Ее стремление к уединению теперь вызывало скорее уважение, чем подозрение… Теперь девочки из «Вейл» целой толпой приходили на соревнования по плаванию, чтобы поболеть за Ники. Девочки из школы и раньше приходили болеть за нее. Однако раньше за ее выступлениями наблюдали в благоговейном молчании, ее скорее изучали, чем болели за нее. Теперь же девушки из «Вейл», а потом и из других общежитии подбадривали ее криками: «Давай, Ники!.. Покажи им, Ники!..»
Ее стали считать своей. И она была благодарна Блейк за то, что та способствовала этому.
Блейк также была великодушна и щедра и помогала Ники почувствовать, что такое мода и стиль. Из своих многочисленных туалетов, запасы которых постоянно и без всякой нужды увеличивались посылками от ее богача-папаши, Блейк предложила Ники брать все, что та захочет. Понимая разницу в размерах, Блейк уже написала отцу — владельцу ряда крупных универмагов на Среднем Западе — о том, что сильно выросла и, кроме того, о том, что в моду входят вещи более объемные.
— Но когда он увидит тебя, — запротестовала Ники, узнав об этом, — он разозлится до смерти!
— Он никогда не смотрел на меня так долго, чтобы понять, выросла я или нет, — сказала Блейк. — И во всяком случае он просто дает указание отделу сбыта подобрать мне кое-какие вещи из того, что не очень-то разбирают. Папашка и не знает толком, что именно они мне посылают.
Даже у тех девочек, у которых были настоящие отцы, хватает переживаний, подумала Ники. Она почувствовала к Блейк еще большую симпатию.
Ее привязанность к Хелен тоже росла. Однажды Ники пришлось провести одно воскресенье в конце октября в изоляторе, поскольку у нее поднялась температура и начался кашель. Хелен пришла к ней после ужина и принесла чай и кусок вишневого пирога, который был у девочек любимым десертом.
— Я не хочу, чтобы ты пропустила вот это, — сказала она. Поскольку Ники была больна и лежала в постели, эта трогательная забота опять вызвала у нее воспоминания о матери. Но на этот раз Ники не стала пытаться избавиться от них. Она рассказала Хелен о том, что это напоминало ей, как она однажды заболела ветрянкой, и Элл принесла ей какой-то особенный шоколадный мусс… Затем она поплакала, прижавшись к Хелен, жалуясь на то, что все эти годы ей приходилось жить с посторонними людьми, как будто она сама совершила какое-то преступление. И наконец Ники выплеснула свою обиду и злость на всех этих людей, безликих и безымянных, которые свысока смотрели на нее и ее мать, потому что они обе были — Ники было трудно проговорить это слово, но все же она с усилием выплюнула его: «Ублюдки».