Несмотря на отсутствие аппетита, я все же взял предложенную Нинон флягу и несколько крекеров с устрицами. Я отвинтил крышку, и мой нос был счастлив сообщить языку, что сейчас он отведает пахнущий дымом виски МакКаллума. Я не мог напиться, но это был вкус дома.
Нинон выпила после меня, как и я, сделав один глоток, а потом положила в рот кусочек крекера. Мне внезапно пришло в голову, что это напоминает пародию на причастие. Интересно, понимала ли это она? Так было заведено на полях боя — священники причащали или даже отпускали грехи, чтобы вслед за этим отправить солдат на смертоубийство. Как там поется в «Выживании святой Джоан» — что-то о святости пушечного огня? Что война — это орудие Господне?
И снова религия. Я постарался отогнать эту мысль прочь, и она ушла после того, как я медленно досчитал до пяти, после чего постарался максимально расслабиться.
Я очень внимательно оглядел Нинон. Прошло почти восемнадцать часов с тех пор, как я видел ее обнаженной. Это слишком много. И как бы дико это ни звучало, учитывая то, чем мы только что занимались, я снова ее хотел, но на этот раз предпочел бы ограничиться обычным обменом флюидами тел. И конечно же, не здесь. Пылающий костер не располагал к романтике.
Мой прежний оптимизм пошел на спад. Я задумался, а доведется ли нам вообще когда-нибудь пройти, держась за руки, по парку, покормить уток хлебными крошками, оставшимися в корзине после совместного пикника, или в снежный рождественский день под песни колядовщиков уплетать за обе щеки жареного гуся с каштанами. Сейчас эти вещи показались мне невообразимыми. Наши жизни никогда не станут настолько нормальными. У нас никогда не будет своего дома, детишек и работы с девяти до семнадцати.
У меня запекло в глазах, кожа век опухла и туго натянулась, но я не заплакал. Дело не в том, что я пытался изобразить из себя мачо, вовсе не в том. Просто слезы здесь были неуместны — я не мог рассчитывать на жалость человека, который даже больше, чем я, нуждался в утешении. Я только сейчас осознал и стал оплакивать свою потерю, а она живет с этим уже четыреста лет. Нет, я не мог ныть по этому поводу, давить на жалость. Вот разве что секс…
Я стряхнул пыль с одежды и наблюдал за тем, как она облаком взметается вверх, пока глаза не высохли окончательно.
Я был грязным, вонял дымом, бензином и кое-чем похуже. Изо всех возможных комбинаций запахов эта меньше всего походила на афродизиак, если только ваша женщина не «повернута» на крематориях. Прильнуть к человеку, от которого исходит такой запах, тоже вряд ли кто-то захочет.
Нет, обойдусь без секса. Пока.
— Наверное, стоило сделать пару снимков, — сказала Нинон.
— Снимков? — я недоуменно заморгал. О снимках я всегда думаю в последнюю очередь. Конечно, было бы мило сфотографироваться вместе, но я всегда плохо получаюсь. Наверное, это оттого, что при этом я чувствую себя очень скованно. Независимо от того, сколько раз я скажу «чиз», у меня на лице всегда отражается не больше радости, чем на пыльной голове чучела оленя на стене стейк-хауса. По этой причине и по многим другим, более практичным, я всегда отказываюсь от авторских фото на обложке. Я просто не представляю, как это может увеличить продажи.
Мой отец никогда не любил фотографии. Возможно, потому, что считал собственные портреты признаком тщеславия. А может, после mamita, когда семейные фотографии утратили всякий смысл. У меня из детства осталась одна-единственная фотография — свидетельство того, что когда-то я был молод и счастлив. Я стараюсь часто на нее не смотреть, потому что она навевает на меня тоску. Но все же храню ее как доказательство того, что и я когда-то был таким же, как все.
Я рассказал об этом, чтобы вы поняли, насколько разбитым я себя почувствовал при упоминании о «паре снимков».
— Для документального подтверждения. Снимки с места преступления. Хотя я сомневаюсь, что нам это что-то даст. Фотографии нынче так легко подделать.
Всего лишь как подтверждение существования зомби, а не как начало семейного альбома. Еще бы! Да уж, мозги у меня действительно спеклись.