— Вам чего? — неприязненно спросила продавщица.
Так она со мной никогда не разговаривала. Неужели почувствовала что-то в моем взгляде? А я тоже хорош — с ума потихоньку схожу, чертовщина всякая в голову лезет.
Домой возвращался в некотором смятении. Я давно сочиняю, первый рассказ в восьмом классе написал. Но никогда прежде не участвовал в придуманных мною событиях и не пытался оживить своих героев. Сейчас же возникло ощущение, будто знаю их, что называется, в лицо и опознал бы, встреться мне кто-нибудь из них на улице. Хорошо это или плохо? Случается ли с другими литераторами?
Дома меня ждал сюрприз. Мама сказала, что звонила какая-то девушка.
— Кто? — Я позабыл обо всем на свете.
— Она не назвалась. Услышала, что тебя нет, и положила трубку.
— И ничего не просила передать? — спросил я упавшим голосом.
— Ничего.
— Почему же ты не поинтересовалась? — выпалил я прежде, чем сообразил, какую чушь несу. Мама слишком хорошо вышколена, чтобы задавать подобные вопросы. И посмотрела на меня скорее с беспокойством, чем с удивлением. Бедная мама, как хочет она, чтобы женился ее великовозрастный оболтус! Внуков хочет — подслушал я случайно, как по телефону знакомой какой-то жаловалась. Я взял себя в руки, сотворил беспечное лицо и небрежно сказал:
— По работе, наверно. Ничего, надо будет, еще раз позвонят.
Закрывшись в своей комнате, жадно закурил, склонился над недописанной страницей, но меньше всего сейчас думалось об убиенной в лифте Галке. Кто звонил? Неужели Светка? Связаться с ней, полюбопытствовать? Но если не она — как же быть с зароком ни под каким видом не звонить ей сегодня? Нет, надо проявить характер, иначе потом она себе и не такое позволять будет.
Эти маленькие победы очень важны для женщин, неуправляемыми становятся. Я уговаривал себя не превращаться в посмешище, быть мужчиной, вспоминал, чтобы распалиться, как принимала она вчера меня, но ведь знал, знал, что позвоню. И вертелась уже в голове оправдывающая меня первая фраза: «Я тут отлучался ненадолго, мама сказала, звонил кто-то, я подумал, что ты…» И гнал от себя мысль, какими неуклюжими и фальшивыми покажутся ей эти слова, если не звонила, посидел еще несколько минут, раздраженно барабаня пальцами по журналу, медленно разогнулся и поплелся в коридор. Принес телефон, плотно закрыл дверь и, резко, зло прокручивая цифры, набрал Светкин номер.
— Нет, я тебе не звонила, — сказала Светка в ответ на заготовленную мною фразу.
В боксе после такого удара открывают счет. Осталась последняя возможность не выглядеть в ее глазах побитым песиком, попытаться сохранить хоть какое-то достоинство.
— Ну, извини тогда, — прогудел я, изо всех сил, как руку с занесенным надо мной ножом, стискивая телефонную трубку. — Просто мне почему-то подумалось, что это ты.
И еще раз показал себя медузой бесхребетной. После этих слов надлежало сразу же грохнуть трубку на рычаг — многое бы искупило. Но я покорно и позорно ждал. Ждал, что она соизволит ответить.
— Ну не дури. Валька, — устало, точно мы два часа уже беседуем, — сказала она. — И без того погода такая, что жить не хочется, жаль воскресенья. Между прочим, если достанешь билеты, могли бы сходить вечером на итальянский фильм в «России», Андрей видел, хвалил.
Ну как же без Андрея! Было бы странно! «Если достанешь билеты»! А не достану — зачем тогда время на меня тратить? К тому же я очень занят. Очень-очень. Завтра мне еще сто пятьдесят строк… Да и какие могут быть билеты в воскресенье, тем более в эту мерзкую погоду?
— Не знаю, — промямлил я. — Дел у меня сегодня много, статью надо завтра в редакцию принести… Ладно, если что — я себе звякну.
Получилось ли хоть это, как задумал? Но размышлять было некогда. Глянул на часы — без четверти четыре. И помчался в ванную бриться.
Выскабливая шею, задирая голову, как взнузданная лошадь, я сосредоточился лишь на том, чтобы не порезать свой нахально торчащий кадык. Почему именно в эти секунды пришел ни ум Гурков — судить не берусь. Но стало вдруг совершенно ясно, что вести себя со следователем так, как он, мог только человек, очень боящийся чего-то. Или ради какой-то большой корысти. Последнее, однако, отпадало — ведь речь шла о жизни девушки, которую он любил. Любил? Этот вариант я доселе не отрабатывал. Ну конечно же любил, отчего же тогда в драку с Линевским полез! А если любил — совсем другая канва получается. Значит, просто-напросто боялся. Кто-то — сам преступник? — крепко держал его на крючке, шантажировал. Чем шантажировал? Чем-то из ряда вон выходящим… Ну вот, доигрался: одно неверное движение и засочилась кровь. Мое собственное микропокушение на жизнь, только не в лифте, а в ванной. Чего все-таки боялся Гурков? Чего он, вольный художник, ни от кого и ни от чего, кроме редакторского сумасбродства, не зависящий, мог так сильно опасаться? Да, а на что он, кстати, жил? Нужны ведь ему были деньги, если не печатался, гонораров не получал. Деньги, деньги…