Я сунул в рот новую сигарету, первая спичка не зажигалась, вторая сломалась. Стараясь подавить растущее во мне раздражение, медленно, длинно выдыхая дым, глядел на опорочивший чистую страницу магический прямоугольник. А Светка-то, Светка! Даже если бы я ей был никто! Пригласить в гости, вырядиться в новое платье и усадить за стол ненавистного мне — знала ведь, что ненавистного! — прощелыгу. Нет, я все-таки убью ее. Не опущусь до того, чтобы она узнала себя в героине моей повести, но погублю. Имя, понятно, дам другое. Не Светка, а Галка. Черная Галка, как и подобает этой смуглянке-молдаванке. А кто она — эта усопшая Галка? Ну, например, лаборантка в каком-нибудь НИИ, где на выходе важное, некоторые державы очень интересующее открытие. Руководитель лаборатории — молодой перспективный ученый, Галка ему симпатизировала, была его правой рукой. Шаблон? Шаблон, конечно, но, если на то пошло, придумать совершенно оригинальный, не виданный и не слыханный ранее сюжет вряд ли возможно. Как любит говаривать мой шеф, все мыслимые сюжеты давно уже записаны в Библии. Главное — как исполнить, преподнести. И недрогнувшей рукой я вписал в прямоугольник мелкими буквами: Галка, лаборантка, 23 года. Затем пристроил внизу пронзающую прямоугольник стрелку.
Эта стрелка должна была сыграть решающую роль. У ее основания я нарисовал еще один прямоугольник. В него надлежало внести имя убийцы. А параллельно стрелке — мотив убийства. Убийца наш, советский? Из-за бугра? Лучше импортный, хотя для описания его истоков и повадок нужны какие-то специальные знания. Ау, где ты там, «он же… он же…»? Андрей Гурков, он же Андрэ Херкофф, давно и успешно внедрившийся, скромняга, симпатяга и душа-человек — «кто б мог подумать?» Примитивчик… Как будто наш уголовничек не такой же примитив… Все эти шпионские штучки-дрючки…
Курить мне уже не хотелось, в горле муторно горчило. Я нерешительно крутил между пальцев незажженную сигарету, морщился. Нет, так дальше нельзя. Надо прийти к какому-то решению или вообще отказаться от идиотской затеи писать детектив. Кесарю кесарево. Подумаешь, какой-то сопливый студент брякнул какую-то ересь, а я теперь должен изводиться. У меня повесть начата, в понедельник надо полтораста строк в редакцию привезти — есть на что, слава Богу, время и мозги тратить. И почему убийство — в лифте? В узкой лифтовой кабине сделать это технически сложно. Да и риск очень уж велик, хороший профессионал поостережется. Но всплыли в памяти тонкие Андреевы губы, сложенные в презрительную улыбку, и я понял, что сдохну, а напишу ему детектив. Ему и Светке. Назад пути не было. Всё, хватит мудрствовать! Итак, приходит Некто, вызывает лифт, обнаруживает в нем мертвую девушку, поднимает крик. Милиция, соседи, конец февраля, погода отвратительная…. Кто этот Некто? Иван Иванович, Семен Семенович, какая разница… Хотя, не исключается вариант, что он сыграет в этой истории не последнюю роль — всё в моих руках. Куда захочу, туда и поверну…
И вдруг я увидел. Увидел ночной, плохо освещенный подъезд, загоревшийся кроваво-красный глаз лифтовой кнопки, усталого, замотанного человека, нетерпеливо дожидавшегося, когда остановится кабина. Глухой, утробный звук приземления, сейчас разойдутся створки — и он увидит… Скрипнула за спиной дверь. Я вздрогнул, резко повернулся.
— Сыночек, — просительно сказала мама, — поздно уже, ложись, отдохни. Завтра воскресенье, успеешь наработаться.
— Уйди, мама, уйди, — замахал я на неё руками. — Не мешай, пожалуйста.
— Может, хоть чаю… — вздохнула она, но, перехватив мой молящий взор, ничего больше не сказала, вышла.
Не отвлекаться, не терять темпа! Я чиркнул о коробок спичкой, заворожено уставился на хилый, ненадежный огонек. И разгорался он вяло, неохотно, как пасмурное февральское утро. Тоскливое, серое февральское утро… Вот оно! Начало, настроение… Февраль — самый тоскливый… Нет, лучше самый капризный и вздорный, а чтобы читателя сразу взять в собеседники, можно доверительно добавить: кто ж оспаривать станет?..
Февраль — кто оспаривать станет? — самый капризный, самый вздорный из дюжины братьев-месяцев, но в этом году выдался он особенно гнилым и ветреным. Иван Семенович Козодоев, сухопарый, крепкий еще для пенсионных лет мужчина, наконец-то вбежал в свой подъезд. Чертыхнулся, недовольно встряхнулся, как выбравшаяся из холодной воды собака, заторопился, дабы поскорей оказаться в желанном домашнем тепле, к лифту. В последнее время лифт работал плохо, часто ремонтировался, и менее всего Козодоеву хотелось, чтобы тот оказался неисправным — пришлось бы считать ступеньки до восьмого этажа. Впрочем, Иван Семенович этому не удивился бы: день сегодня окончательно не заладился, а если уж с самого утра не повезет — добра не жди. Но спящая лифтовая кнопка исправно зажглась, Иван Семенович, лишь сейчас полной мерой ощутивший, как до самых глубинных косточек продрог, нетерпеливо барабанил пальцами по косяку. Через несколько секунд рядом с ним знакомо громыхнуло, створки разошлись. Он изготовился уже привычно шагнуть внутрь, но так и застыл с поднятой ногой…